Матрица войны - Александр Проханов

Ванна и умывальник бездействовали. Но под заржавелым душем стоял огромный глиняный чан с водой, в котором плавал железный тазик. Белосельцев наклонился над чаном, слушая свое гулкое дыхание, легкий звяк о глину скользнувшего по воде тазика. Разделся. Стоя на кафельном нечистом полу, медленно поливал себя теплой водой, смывая пот и едкую, въевшуюся в поры пыль. Вода была мутная, взятая, по-видимому, в реке, но ее теплые языки, бегущие по плечам и спине, освежали, целили.

После омовения стало легче, вольней. Не вытираясь, голый, разгуливал по номеру, чувствуя, как прохладно испаряется с тела вода. Побрился электробритвой, рассматривая свое сухое, с натянутой, запекшейся кожей лицо, светлые влажные волосы, серые, горько сощуренные глаза.

Надел свежую рубашку, улавливая на ней легкий сохранившийся запах утюга. Вышел на галерею и уселся за низкий столик, где уже стоял цветастый китайский термос и чайные чашки. Пил бледно-зеленый теплый чай, наслаждаясь мягкими сумерками, чистотой омытого, охлажденного тела.

Неслышно подошел Сом Кыт, выбритый, в свежих одеждах.

– Я отпустил солдат и шофера, – сказал он, присаживаясь. – У шофера здесь родственники. Они пошли к ним поужинать. Мы можем поужинать в ресторане у рынка. Здесь недалеко, пройдем пешком.

Они двинулись от отеля по жарким темнеющим улицам. В домах светились открытые окна балконов. Люди, отдыхая, смотрели на улицу. Лучились, перемигивались маслянистые коптилки торговцев, освещая то жаренных на сковородке рыбин, то зеленые связки бананов. Фасады с лепниной и узорными решетками балконов, некогда нарядные и игривые, теперь обветшали, шелушились, были завешены сохнущим бельем, вялыми, наподобие флагов, простынями. По невнятному совпадению запахов, желтоватых отсветов в окнах, лепных карнизов Белосельцеву показалось, что он находится в каком-то среднерусском летнем городке, быть может в Александрове или Коломне. Сейчас за углом увидит обвалившиеся торговые ряды с колоннадой, колокольню с остановившимися часами, ампирный особнячок. В городском саду за штакетником ахнет сквозь сирень наивно и страстно духовой оркестр. Но с балкона, разрушая иллюзию, прыснула визгливая азиатская музыка, в длинных окнах за деревьями зажелтели развешанные одежды буддийских бонз, и где-то рядом печально, сначала редко, а потом все учащаясь, измельчаясь в коротких тревожных ударах, прогремел монастырский гонг.

– Моя жена из Баттамбанга, – тихо и как-то внезапно сказал Сом Кыт, глядя на темную зелень куста, на решетку белого дома. Чувствовалось, что он вспомнил что-то дорогое для себя и печальное. Белосельцев был приобщен к воспоминанию – к белизне проплывшего дома, к розовому кусту за оградой.

Из-за поворота с воем сирены, с миганием фиолетовых вспышек выскочили трескучие мотоциклы. Седоки в белых шлемах, в военной форме мчали во всю ширину улицы, тесня велосипедистов и пешеходов. За ними, просев на рессорах, прошумел широкий, с хромированным радиатором «Бьюик». Процессия промчалась, оставляя пыль и гарь, повернула в освещенную зелень увитых плющом ворот.

– Председатель народно-революционного комитета, – произнес Сом Кыт. Было видно, что его неприятно поразил вид шумной, помпезной процессии и он извиняется перед Белосельцевым за этот назойливый кортеж, демонстрирующий величие власти среди людского уныния и подавленности.

Они вошли в ресторанчик с верандой над откосом, сбегавшим к темной реке. У стойки, из пестроты бутылок, бесшумно, с выражением готовности, возник хозяин. Провел их на веранду, в прохладу, забегая вперед, успевая смахнуть со стола несуществующие крошки. И прежде чем залюбоваться мерцающей рекой, Белосельцев, отодвигая стул, подумал, что в этот ресторанчик в свою золотую пору приходили Сом Кыт с женой, садились у окна с видом на темную реку.

Он выбрал себе стейк по-английски, пиво со льдом, передал карту Сом Кыту. Отмахивался от летящих из тьмы крылатых термитов, падающих обильно на стол. Хозяин снова махнул полотенцем, сбивая слюдяных насекомых. Там, куда он махнул, в окне, была темная река, женщина в темно-лиловых одеждах, темней чем вода и трава, медленно входила в воду, приседала без плеска, обхватывала свои черно-мерцающие плечи длинными руками. Не было видно, но угадывалось, как ткань, намокнув, приняла ее гибкие, округлые очертания.

– Как будет по-русски «вечер»? – спросил Сом Кыт, глядя на реку, на красные веретенные отражения на той стороне, поколебленные купающейся женщиной. И Белосельцев подумал: тогда, когда они, молодые, сидели здесь с женой, на той стороне все так же отражались в реке красноватые дрожащие веретена.

– Вы изучаете русский язык? – спросил Белосельцев.

– Я изучаю немецкий, английский, испанский и русский.

– Так много языков одновременно?

– Кончается международная изоляция Кампучии, и нам требуется много дипломатов. Прежних дипломатов убили, и многие места в посольствах пустуют.

– Вы хотите поехать в Советский Союз?

– Штат посольства в Советском Союзе укомплектован. Я бы хотел поехать в Париж.

Женщина в маслянистой реке медленно колыхалась, словно грациозное водяное животное. Появлялась на красноватом волнуемом отражении. Снова исчезала в темном лиловом разливе. Термиты бесшумно летели прозрачной слюдяной струей, словно это было нашествие на землю инопланетной жизни, и она, касаясь растений, почвы, досок стола, стекла и фарфора посуды, образовывала колонии, встраивалась и обживала захватываемую планету. Люди сбрасывали насекомых с одежды, сбивали с лица, хозяин то и дело махал салфеткой, но бесшумные полчища все прибывали и стол, за которым они сидели с Сом Кытом, был в шевелящемся, мерцающем покрове.

– Я хотел поделиться с вами моими наблюдениями, – сказал Белосельцев. – Сегодня я видел много несчастных людей, которые пережили горе, потеряли любимых и близких. Но нигде я не почувствовал озлобления, желания отомстить. Только смирение и печаль. Почему?

– В философии нашего народа отсутствует категория ненависти. Ваш писатель Лев Толстой призывал не отвечать злом на зло, призывал не отвечать насилием на насилие. Если у зла отнять почву, не сопротивляться ему, то оно постепенно погаснет, как огонь без дров.

Женщина в темноте вышла из реки, и было видно, как она, наклонив голову, отжимает длинные волосы. Она уже была на берегу, шла по склону в прилипшем платье, а река все еще волновалась, все искала женщину. Не находила, посылала во все стороны тревожные волны.

– Можно погасить в себе ненависть, желание отомстить. Но нельзя одолеть печаль от утрат, – сказал Белосельцев. – Ты вспоминаешь о времени, когда был счастлив. Но время это прошло, и от этого – боль.

– Вероучение нашего народа позволяет надеяться на встречу с любимыми, даже если они умерли. Вы встретитесь с ними в других, предстоящих жизнях. Пусть даже через тысячу лет.

Термиты летели на землю с далекой планеты бесконечной стеклянной струей. Бесшумно ударялись о земной воздух, планировали на ветви, на крыши, на камни мостовой. Все было покрыто мерцающей живой слюдой. Белосельцев смотрел, как по его пальцам карабкается бесшумное, окруженное прозрачным блеском существо, рука чувствовала слабое прикосновение лапок.