Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер

Он пытался понять, почему он ее не желает и даже не смотрит больше на нее. Слову придают форму согласные, подумал он, а не гласные. Фразе придают форму и линию союзы, синтаксис, а не слова, собранные в ней. Тело чем-то похоже на фразу. Плоть, формы еще не вызывают желания взять — надо, чтобы в теле угадывались структура, кости, суставы. Форма. Мэрилин словно состояла из одной плоти. Когда он видел, как она несет свое тело, как предмет, и усаживает его в кресло, словно говоря: «Хочешь?», — он чувствовал не страх, превращающийся в желание, а отвращение.

По просьбе радиостанции KPFA-FM Ральф Гринсон прочел в октябре две лекции о «различных формах любви». Он говорил, что Америка и американцы пренебрегают любовью, предпочитая стремиться к успеху, славе и власти: «Все хотят быть любимыми, но мало кто может и хочет любить. Любовь обычно путают с сексуальным удовлетворением или с успокоением напряжений и войн внутри пар». Телевизор он воспринимал как экран, который мешает нам встречаться с другими людьми, любить их или ненавидеть. «Для многих, — говорит он, — любовь — понятие странное, а для некоторых — извращенное. Любовь не является врожденной. Ребенок не рождается со способностью любить. Он все силы тратит на то, чтобы выжить, дышать и питаться. Многие взрослые остаются в этом состоянии — алкоголики, наркоманы, больные булимией или люди, пристрастившиеся к ощущениям риска. У них нет человека рядом — особого человека. Другой человек для них — всего лишь поставщик, который удовлетворяет их потребности, приглушая страдание и жажду».

Когда Гринсон вернулся домой после второй лекции, он вновь вспомнил о Мэрилин и о тех словах, которые приходили ему в голову каждый раз, когда он думал о ней: любовь без любви.

В последний год жизни Мэрилин ее отношения с психоаналитиком стали крайне эмоциональными. Гринсон понимал, что является для нее воплощением отца, который подвел ее, и предоставил Хильди выполнять роль матери. Он пытался осуществить фантазию Мэрилин о вновь обретенном домашнем очаге и убрать из ее жизни все, что может сделать больно. Она стала звонить ему по телефону в любое время дня и ночи, чтобы обсудить свои сны, тревоги и комплексы. Ее колебания насчет сценария и даже ее любовные свидания рассматривались как важные элементы лечения. Психоаналитик начал регулярно отменять встречи с другими пациентами в кабинете на Роксбери-драйв и спешил домой, чтобы встретиться с Мэрилин у себя. Он даже решил проводить некоторые сеансы, уложив пациентку на диван.

Мэрилин такие отношения представлялись и лестными, и приятными, а персонал студии задумался о том, что о паре Ральфа и Мэрилин можно написать хороший сценарий. Джон Хьюстон, относившийся к психоанализу и психоаналитикам весьма неоднозначно, хохотал над этой трагикомедией. «Это уже не «Принц и хористка», — говорил он, имея в виду английский костюмированный фильм Мэрилин, — это психоаналитик и его тень». Если бы Хьюстон не был бы так ленив, то мог бы сделать из этого фильм. «Хороший сценарий, — думал он. — Оба, сами того не ведая, служат друг для друга режиссерами. Каждый играет ту роль, которая ему не дается: он — артист, она — интеллектуалка. Каждый в итоге стал мечтой другого. До встречи и вне их отношений ни тот, ни другая не были безумны; вместе они теряют рассудок».

Гораздо позднее, в 1983 году, Хьюстон с большим удовольствием отомстил за нападки семьи Фрейда во время подготовки фильма «Фрейд, тайная страсть», сыграв в фильме «Любовь как болезнь» Маршалла Брикмана, именитого психоаналитика, который контролирует работу коллеги, и когда тот безумно влюбляется в пациентку, наставляет его на путь истинный.

Однажды в субботу, в конце ноября, Гринсон попросил Мэрилин прийти к нему на второй сеанс в тот же день. Он сухо велел ей отправить Ральфа Робертса, который ожидал ее в автомобиле перед дверью, обратно в Нью-Йорк, объяснив, что нашел человека, который займет его место рядом с Мэрилин. «Два Ральфа в одной жизни — это уже слишком». Робертс без возражений вернулся в квартиру Мэрилин, взял свой массажный стол и ушел. Гринсон похвалил пациентку за то, что она умеет отделаться от множества людей, которые пытаются ее использовать. Избавление от всех, кто эксплуатирует Мэрилин, говорит о прогрессе лечения. Он сразу же сообщил об этом Марианне Крис.

Через несколько дней женщина зрелого возраста, в профиль похожая на облезлую серую птицу, вошла во дворик перед квартирой Догени, неподалеку от Сансет Стрип. За отделанной черной эмалью дверью квартиры ее ждала Мэрилин Монро — кинозвезда, которую она ранее знала только по имени. Она нажала на кнопку звонка и долго ждала; наконец дверь открыла блондинка с голубыми глазами и почти белыми волосами, босиком, в красном кимоно, растрепанная спросонья. «Здравствуйте, — сказала женщина мягким голосом. — Меня зовут Юнис Муррей. Доктор Гринсон сказал мне, что вы меня ждете». После смерти Мэрилин она рассказала, что ее наняли прежде всего для того, чтобы отвозить Монро из квартиры в кабинет психиатра и привозить обратно, открывать дверь, подходить к телефону и выполнять работу по дому. На самом деле Муррей была по профессии медсестрой, и Гринсон поселил ее у Мэрилин, чтобы она следила за ее поведением. Уитни Снайдер, гример Мэрилин, вспоминал о ней как об очень странной даме, которая все время что-то шептала себе под нос. Шептала и подслушивала. Муррей все время была рядом и доносила доктору обо всем. У нее самой была дочь, которую звали Мэрилин, и она обращалась к своей хозяйке по имени. Мэрилин же со своей стороны всегда называла ее миссис Муррей.

Но Гринсон не мог преодолеть потребность Мэрилин в работе, в игре. Без компенсации, которую давала ненавистная и желанная творческая работа, она вновь впадала в депрессию. Именно в ту грустную зиму она послала Норману Ростену это короткое стихотворение:

Спасите. Спасите. Спасите.

Я чувствую, что приближается жизнь.

Но ведь я хочу умереть.

Когда Мэрилин исполнилось тридцать пять, она постоянно рассказывала своему психоаналитику о физических страданиях из-за расставания с любовником. Во время сеанса, громко, истерически зарыдав, она затем начала успокаиваться, утешаясь мыслью, что психоанализ поможет ей собраться и вновь обрести целостность. Когда она произносила эти слова, Гринсон заметил, что Мэрилин мягко и ритмично ласкает гобелен над диваном, полузакрыв глаза. Помолчав, она сказала:

— Вы добры ко мне. Вы действительно стараетесь мне помочь.

Она продолжала молча поглаживать гобелен. Он тоже молчал. После нескольких минут, когда слезы на ее глазах высохли, она перестала гладить стену, поправила слегка измявшуюся одежду и сказала:

— Теперь я чувствую себя лучше; не знаю почему, но я чувствую себя лучше. Возможно, это ваше молчание. Я почувствовала его как что-то теплое и утешительное, а не холодное, как бывает иногда. Я больше не чувствовала себя одинокой.

Вначале Гринсон не понял, что его кабинет стал для нее в тот момент своего рода переходным объектом. Представлялось, что поглаживание стены имеет много других значений. Мэрилин гладила стену, как гладила бы живого человека, так, как она хотела бы, чтобы ее любовник или Гринсон гладили ее саму. Поглаживание стены было — Гринсон понял это лишь позднее — повторением более инфантильного действия. Ритмичное движение с полузакрытыми глазами, успокаивающее воздействие невмешательства — все это должно было указать ему на то, что она переживала переходный перенос.