Бойня - Оса Эриксдоттер

Хелена засмеялась, приняла букет и тоже сделала книксен.

Молли дернула Ландона за рукав и прошептала:

– Здорово, правда?

– Лучше быть не может.

Хелена зарылась лицом в цветы. Благодарно посмотрела на Ландона и игриво подмигнула. Молли уже была на пороге кухни:

– А что мы будем есть?

– Пом-фри с морковкой, исключительно домашнего изготовления. И, конечно, жареные фрикадельки для юной леди. И еще всякие мелочи.

Ландон прошел вслед за Хеленой в кухню. Стол уже был накрыт.

– Я правильно догадалась, – возбужденно затараторила Молли. – Мастер сбежал к Банану! Мы его звали домой, но он отказался. А это не пом-фри!

– Вроде пом-фри. Должно быть, Ландон ему понравился, – сделала вывод Хелена. – Или у Ландона понравилось. Другого объяснения нет. А руки ты вымыла?

Молли развернулась и на одной ноге поскакала в ванную.

Хелена молча показала Ландону на стул.

– Как с декларацией?

– Как всегда. Истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение. Но, слава богу, закончила. Спасибо, что развлек Молли.

– Мне никого не пришлось развлекать. В самом прямом смысле. Всю работу делал кот, а я просто бездельничал.

– И цветы тоже кот собирал? Нет, серьезно, ты мне очень помог. Завтра последний день подачи деклараций.

– Всегда готов.

Хелена села напротив и посмотрела ему в глаза:

– Я рада, что ты вернулся, Ландон.

– А я думал, злишься.

– Не без этого. Ты еще не знаешь, что я тебе насыпала в тарелку.

– Могу представить…

– Ты опять собираешься уехать? Точно так же, не сказав ни слова?

– Ни в коем случае! Грандиозная отвальная с шампанским, подарками на память, тортом “Наполеон” и домашними шоколадными трюфелями с орехами.

– Сам все и съешь, и выпьешь, – сказала Хелена без улыбки. – В этом доме отъезды не празднуют. Только приезды.

– Подумаю. – Он проклинал себя за неуместную шутку: Хелена заметно огорчилась. – Если и придется уехать, то не сегодня.

Она отмахнулась.

– А сам-то веришь в то, что говоришь? Нечего обещать, если не уверен.

Ландон вернулся домой в двенадцатом часу. Не надо было заходить так далеко. Он понял это, когда Хелена отвела его руку от голой груди и прошептала:

– Не забывай про Молли.

Не надо было, не надо… Но не из-за Молли. На столе в Упсале лежит билет в Нью-Йорк. В один конец. И он ни слова ей не сказал. Он ничего не обещал, но… какая разница? Разве телесная близость – не обещание?

Типичная для него история – все не вовремя. “Не вовремя” – мягко сказано. Можно “не вовремя” зайти к шефу, к примеру. Или съесть кабаносси перед лекцией и полтора часа мучиться от жажды. Мало ли что можно сделать не вовремя. На шкале от единицы до десяти у сегодняшнего “не вовремя” несомненная десятка. Если бы он только знал, что все так обернется… и что бы он сделал? Сдал билет? Отказался от будущего и переехал к Хелене в ее таунхаус в Йиму? Удочерил Молли, а Гэри Стальберг принял бы под крылышко другого, более перспективного докторанта?

Он бросился на постель, не раздеваясь. Она просто потрясающая. Достаточно вспомнить – и по телу проходит сладкая судорога. Как она обнимала его за шею, наматывала волосы на палец. Наматывала, отпускала и снова наматывала.

Опять жизнь поставила перед необходимостью выбора. Перспектива “свободного от жира дома”, уже написанное заявление об увольнении – теперь это казалось не таким важным. С другой стороны, он ничего так не хочет, как уехать. Но оставить ее именно сейчас кажется совершенно немыслимым.

Он закрыл глаза. Влажные, дикие губы… У него чуть джинсы не лопнули. Даже у Риты он никогда не замечал такого… голода. По коже побежали мурашки, настолько двусмысленно прозвучало это слово.

Рита…

Посмотрел в потолок. Надо успокоиться.

Завтра, она сказала. Она сказала: завтра.

Он подавил желание вернуться тут же, сейчас.

Ни в коем случае. Самое разумное сейчас – собраться и уехать. Не откладывая. Вот так и надо сделать – прыгнуть в машину и исчезнуть из ее жизни.

Наверняка не удивится. Чего еще ждать от такого, как он?

– О дьявол… – пробормотал Ландон, глядя в потолок. И громко повторил: – О дьявол!

Но какой у него выбор? Остаться и привязаться к ней еще сильнее?

Он же влюбился с первого дня знакомства. И она это знала. А если даже точно не знала, то наверняка чувствовала. Женская интуиция загадочна. Поэтому и впустила в дом, когда он вернулся. Преодолела легко объяснимую обиду.

Она-то впустила, да… но вернулся ли он? Можно ли употребить это слово – вернулся?

В календарике написано: Каварё. А на следующий день: Упсала. А еще через несколько дней заглавными буквами: НЬЮ-ЙОРК. И точное время отлета, час и минуты обведены в кружочек, будто он дождаться не может этого мига. Мига, когда же колеса шасси оторвутся от земли.

Лег на бок, подоткнул плечом подушку и попробовал расслабиться.

Бред какой-то. Ничего так не хочется, как вернуться к Хелене. Ничего так не хочется, как сесть в самолет и дождаться, когда погаснут святящиеся бабочки – символы пристегнутых ремней.

А если взять ее с собой? Но как? У нее дементный отец в доме престарелых в Эстхаммаре. На что они будут жить? Ей же нужно сначала получить визу, в Америку до сих пор нужна виза. Хотя получить ее можно очень быстро…

Нет. Единственный разумный план – следовать плану. Можно было бы попробовать договориться с Колумбийским университетом и остаться до конца лета, но Хелена наверняка на это не пойдет. Едва услышит про Штаты, пошлет его ко всем чертям.

Опять повернулся и долго смотрел на висящие на стене старинные часы с маятником. Он не заводил их с осени, но и так понятно: уже больше полуночи. Возвращаться в это время? Исключено. И вообще решения, принятые ночью, почти всегда ошибочны. Амбер, приемная мать, не так уж много чему его научила, но на этом правиле почему-то настаивала: утро вечера мудренее. Пусть сначала солнце встанет. Нет в мире ничего такого важного, что не может дождаться рассвета.

И когда Ландону удалось уговорить себя помедлить с решением, взять паузу на несколько часов – заснул как убитый. Ему приснилось, что он слышит рычание тяжелого грузовика во дворе, скрежет шин по гравию – его приемный отец приехал с эвакуатором забрать “вольво”. Вот он идет к машине, поднимает кулак и кричит: “Как ты смел зайти так далеко! Как ты смел! Все пошло вразнос!”

Ландон хотел было ответить, но и Беппе, и “вольво” уже исчезли.

Тревога провыла в три часа ночи. Они с Вальдемаром нашли место на центральной трибуне, где-то посередине. Искать выходы уже не пытались. Глории было страшно даже подумать об этом. Перед глазами стояла картинка: обезумевший толстяк, бьющийся в стальную дверь. И через несколько секунд – его остекленевшие глаза. Никто не поверит, что такое может быть. Толпы измученных людей, давя друг друга, осаждают стальные двери стадиона.