Через Сибирь - Фритьоф Нансен

Так продолжалось веками. Сначала вверх-вниз по реке плавали аборигены, а в поздние времена к ним присоединились русские рыболовы и охотники. Поэтому и нет надежды встретить по берегам Енисея первозданную тайгу. Почти всюду на выгоревших участках поднимается молодая поросль. Там, где мы сейчас проплываем, практически нет даже больших полос высоких хвойных деревьев. В любом хвойном лесу тут очень велика доля лиственных деревьев, которые после лесных пожаров первыми вырастают на выгоревших участках.

Кроме того, сразу бросается в глаза, что лес очень редкий. Между не очень высокими хвойными деревьями очень большие просветы. Но тут надо напомнить, что лес этот вырос на промёрзшей почве. Лишь самый верхний её слой оттаивает, а в глубине почва так и остаётся скованной морозом. Там можно даже обнаружить толстый слой льда, который никогда не оттаивает. Поэтому корни деревьев не могут уходить в глубь земли, а остаются у самой её поверхности. Вот отсюда-то и возникает большое пространство между деревьями — им нужно место для своих корней, а молодняк по этой же причине не может расти густо. Корням молодых деревьев, кроме того, мешают корни старых великанов.

Я сижу и размышляю над тайнами этого леса. Мы уже на 67° северной широты, и климат тут не самый мягкий, он даже хуже, чем в самых северных районах Норвегии. Да и среднегодовая температура тут ниже — всего-то минус 10°, а ведь даже в Финнмарке она выше нуля. Правда, и лето тут теплее нашего северного. Средняя температура в июле — плюс 12–13°. Однако и это немногим выше, чем бывает в Нурланне или Западном Финнмарке.

Почему же при таких суровых климатических условиях и на вечной мерзлоте вырос такой отличный лес? Даже если тут очень плодородный верхний слой, даже если тут допустить наличие чернозёма. Может ли это быть причиной такого быстрого роста молодняка на выгоревших участках? Нет, поскольку достаточно вспомнить, с каким трудом удаётся вырастить новый лес в Норвегии на вырубках, несмотря на более мягкий климат и нормальную почву.

Я могу объяснить этот феномен лишь самой породой деревьев. Местные деревья, а именно сибирская лиственница, сибирская ель и сибирский кедр, более жизнеспособны, чем наши деревья. И я не думаю, что наша ель или наша сосна смогли бы расти в Сибири.

Но если я прав, то мне кажется, имеет смысл — и в этом будет прямая для нас выгода, — если мы приложим усилия и постараемся пересадить сибирские деревья на нашу почву, особенно в те районы Норвегии, где очень суровые климатические условия и плохо растут наши собственные породы деревьев, например в горы, где леса уже начинают исчезать. Я почти уверен, что сибирская лиственница отлично стала бы расти там, где погибает норвежская ель, а ведь она обладает ещё и рядом преимуществ: растёт в суровых условиях очень быстро, отлично противостоит гниению, совсем как можжевельник. Но есть у неё один существенный недостаток — лиственницу очень трудно сплавлять, она быстро тонет.

Вполне вероятно, что на лиственницу оказывает влияние выпадающий зимой снег. Зима в Сибири очень суровая, снега мало, и он сухой. В Норвегии же, наоборот, выпадает много снега — и он мокрый, а потому тяжёлый и ломает поросль. Однако у меня нет оснований утверждать, что сибирская лиственница может страдать от снега больше, чем норвежская ель. И хотя у неё очень большие ветви на верху ствола, зато она сбрасывает иглы осенью.

Сибирская ель, вне всяких сомнений, более вынослива, чем норвежская, если принять во внимание суровые условия её произрастания[71]. А сибирский кедр (Pinus cembra) прекрасно подходит для изготовления разного рода мебели и всевозможных конструкций, поскольку в отличие от других древесных пород (даже сосны и ели) не коробится. Тут ещё надо вспомнить о замечательных кедровых шишках, в которых прячутся кедровые орешки, служащие для многих сибиряков дополнительным и очень неплохим источником дохода. Из этих орешков производят кедровое масло. Кедр и на вечной мерзлоте вырастает очень высоким и раскидистым. Его громадные лапы поражают воображение своими зелёными иголками и размерами.

Тут самое время объяснить, как именно сибирский лес попадает в таком количестве в море. Лес подступает буквально к реке, и множество деревьев растёт на самом обрыве. Во время половодья река разливается и подмывает берег, тот рушится, а корни деревьев в результате обнажаются и свешиваются над водой. На следующий год во время половодья река вырывает деревья из земли и уносит в море, где их растаскивает льдами в разные стороны. В конце концов деревья выбрасывает где-нибудь далеко на берег Северного Ледовитого океана, а некоторые уносит даже к берегам Гренландии, где им очень радуются местные эскимосы. Сибирские деревья служит им прекрасным материалом для строительства лодок и для прочих хозяйственных нужд.

По берегам Енисея виднелись берестяные чумы енисейских остяков. Особенно много их было на низком западном берегу. Я насчитал в одном месте чуть ли не одиннадцать таких чумов, поставленных в ряд. Остяки явились сюда на рыбную ловлю. Это загадочное племя мне хотелось изучить даже больше других коренных народов, но у нас не было времени на это. Меня лишь утешали, обещая, что нам ещё представится возможность познакомиться с ними по пути на юг.

Народ этот сильно отличается от другого местного населения Сибири. Их своеобразный язык не похож ни в малейшей степени ни на один другой язык в этой части света, а следовательно, имеет другое происхождение. Я считаю, что он не принадлежит к алтайской семье языков, включающей в себя самоедский, тюркский, монгольский и тунгусо-маньчжурский, а является в первоначальном своём виде самостоятельным языком — наподобие, например, китайского. После Кастрена никто не описывал и не изучал язык енисейских остяков. Однако недавно среди них некоторое время прожил русский учёный Анучин[72]. Кроме того, пожил здесь какое-то время и финский лингвист Кай Доннер.

Откуда пришли остяки на Енисей, сказать нелегко, однако с уверенностью можно утверждать, что в прежние времена они жили гораздо дальше к югу. Вполне возможно, что нынешние остяки — остатки народа, жившего в Азии. Норвежский учёный доктор Андреас М. Хансен[73] предположил, что енисейские остяки принадлежат к пранароду, населявшему Скандинавию до переселения туда германцев, а, быть может, ещё раньше заселявшим всю Европу. Доктор Хансен берёт на себя смелость даже утверждать, что они находятся в родстве с хеттитами, пеласгами и другими первобытными народами, жившими на юге Европы и по берегам Средиземного моря.