За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Другой конфликт в одном селе Свияжского уезда Казанской губернии демонстрирует, каким образом конкуренция между служителями религии усиливала поколенческие и внутрисемейные раздоры. В то же время он показывает, каким образом разрешение этих конфликтов вовлекало других деятелей сообщества и, в более общем плане, возбуждало споры о сущности религиозного авторитета. В 1863 г. мулла Назмутдин Рахманкулов подал в ОМДС жалобу на второго имама в селе – своего сына Камалетдина Назмутдинова. Когда уездный земский суд по приказу Уфы начал расследование, Назмутдинов отрицал отцовские обвинения и объяснял, что их спор начался из‐за ведения приходской метрической книги. Рахманкулов отказался снять обвинения против сына и указал, что этот имам нарушил приказ ОМДС о том, чтобы все служители мечети присутствовали при браках и разводах. В конце концов отец привлек внимание ОМДС к «самонадеянной нравственности» своего сына и добавил, что Назмутдинов больше занимался продажей скота в другие деревни, чем своими официальными обязанностями[182].

Несколько месяцев спустя, в мае 1864 г., ОМДС приказало сыну оставить должность. Оно ставило в вину Назмутдинову частые отлучки и его неповиновение отцу «несмотря на то, что он на основании шариата обязан уважать своих родителей и отзываться о них с подчинением». Но это постановление не положило конец конфликту, потому что жители села, в том числе многие из тех, кто считался старшинами и набожными, в конце концов вмешались и выступили против этого решения. В марте 1869 г. некоторые из них подали в ОМДС прошение о том, чтобы Назмутдинова снова назначили имамом. Просители ставили в вину его отцу ложное обвинение против сына. Они также настаивали, что поведение сына всегда было «отличным», что он «в обращении со всеми ласков и благосклонен характер имеет самый кроткий и тихий, набожен и благочестив, духовные требы всегда отправляет исправно». Назмутдинов, говорили крестьяне, «для всех нас служит пример чистой и безмятежной жизни»[183]. Община (или, возможно, ее наиболее влиятельные и ясно выражавшиеся члены) перетолковала этот внутрисемейный конфликт взглядов на отношения между моральным поведением и религиозным авторитетом.

Этот случай также показывает, что хотя духовные должности во многих местах стали наследственными, в результате чего одна семья десятилетиями удерживала руководящие позиции, общины мечетей иногда предпочитали младших наследников этих династий. В Казани имел место интересный инцидент, когда прихожане мечети Барудийә сместили своего имама по имени Шәмсетдин ибн Бәшир ибн Морад әл-Казаный Хажи. Община выступила против него в 1835 г., вскоре после того как он вступил в эту должность, хотя ранее его репутация была безупречной, благодаря чему он занимал одну из трех судейских должностей в ОМДС. Вместо этого имама община выбрала его сына Сәгдетдина[184].

ОМДС реагировало на жалобы мирян-активистов и наказывало мулл за неспособность исполнять необходимые религиозные обязанности. Один башкирский офицер сообщил ОМДС, что в июле 1848 г. во время вспышки холеры в крае более сорока жителей одной деревни были похоронены «без всякого по магометанскому закону обряда». В ходе следствия мулла, обвиненный в отказе выполнять просьбы прихожан о заупокойных молитвах, показал, что он тоже болел во время эпидемии и не мог исполнять необходимые ритуалы. Тем не менее ОМДС заключило, что мулла Тимербаев «не оказал должного усердия к исполнению своей обязанности в то время, когда это особенно было необходимо для успокоения жителей [села]». ОМДС также рассматривало возможность сместить Тимербаева с должности, как рекомендовал его начальник генерал-майор Жуковский. После того как тридцать четыре жителя села опровергли свидетельство Тимербаева, ОМДС решило оставить его в должности, но постановило заключить под арест в Оренбурге на две недели «для примера другим»[185].

В иных случаях улемы дисциплинировали религиозную жизнь населения. Сельские имамы доносили на своих прихожан о «всевозможных безнравственных действиях». Они боролись с пьянством и непосещением молитв в мечети. Муллы, надзиравшие за общественной моралью, жаловались в Уфу и губернским властям на эксцессы во время ежегодного сельского праздника жыен. Многие рассматривали его как «неисламский», поскольку пьянство и встреча мужчин и женщин часто доводили молодежь до «безнравственности» и «распутства». Такие жалобы стали поступать чаще в конце XIX – начале XX в.[186]

Для успеха таких кампаний часто требовалась поддержка из‐за пределов махаллы. В 1866 г. мулла по фамилии Ахметов из села Пускан Казанского уезда сообщил в ОМДС, что ни один из его прихожан не ходит в мечеть. Жители Пускана ответили: «в мечеть для слушания богослужения по обряду магометанскому мы всегда ходим, но только сам мулла наш Ахметов в ней бывает редко, что более находится в разных отлучках и не исполняет своей обязанностей». ОМДС встало на сторону прихожан и решило «оставить без последствий». Клирики вроде Мухамета Валитова из Каргалы пытались ограничить роль мирян в религиозных диспутах. В 1833 г. Валитов пожаловался в ОМДС, что тяжущиеся выбирают в посредники «и самые безграмотные, не понимающие долга магометанской религии».