За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

ОМДС отвергло его просьбу о том, чтобы в этой роли могли выступать только клирики. Таким образом, ни моральные уговоры сельского имама, ни давление других членов общины не могли гарантировать успешной коррекции поведения, которое односельчане считали «неисламским»[187].

Клирики, как и раздраженные прихожане, опирались на авторитеты вне общины ради восстановления ортодоксального поведения и морали. Когда жители села Сатым в Мамадышском уезде Казанской губернии в 1864 г. не смогли уговорить человека по фамилии Тохветулин отказаться от неподобающего поведения, мулла обратился за помощью в ОМДС. Он сообщил, что этот Тохветулин «для богомолье… в мечеть не ходит, постоянно занимается пьянством и торгует в своем доме вином без дозволения обывателей». Мулла запросил «распоряжение», чтобы убедить его исполнить «правил религии» и тем самым положить конец его «пьянству и совращению к тому других», угрожавшему всей общине[188].

ОМДС приказало клирику из соседней деревни расследовать дело. Оно предписало этому мухтасибу пообщаться с жителями и проверить заявление имама о том, что поведение Тохветулина отошло от уложений шариата: «не исполняющие поведение шариата считаться мусульманином не может»[189]. Мы не знаем результатов мухтасибского расследования, хотя, вероятно, ему нужно было выяснить не только то, достоин ли Тохветулин считаться «мусульманином». Наверное, он также должен был разобраться, кто покупает вино в доме Тохветулина – русские из соседней деревни или же среди винопивцев были и мусульманские жители Сатыма. И почему односельчане возражали против его домашней винодельни – потому что не терпели алкоголя в своем селе или потому что он разливал вино без их разрешения, как намекал в своих жалобах мулла?

Образованные и необразованные мусульмане, от уфимского муфтия до крестьян Поволжья, использовали бюрократические каналы и риторические стратегии за пределами общин мечетей для усиления своих позиций в спорах об исламском поведении, ритуалах и правовых интерпретациях. Более того, горизонты многих этих общин охватывали уездные суды, губернаторские канцелярии и даже имперские министерства и дворцы Санкт-Петербурга в той же мере, что суд ОМДС. Действуя через посредничество низших чиновников, которые помогали просителям транскрибировать и переводить показания для переписки, мусульмане научились переводить свои мнения о теологии и морали на язык, имевший смысл для царских бюрократов. Тяжущиеся стороны, которые добивались поддержки этих властей в конфликтах с единоверцами, научились описывать личные распри и внутриобщинные трения, связанные с этими несогласиями, в привычных терминах раскола, гетеродоксии, подрывной деятельности и нелояльности, ассоциировавшихся с полемическим словарем церкви.

Споры между улемами и мирянами часто влекли за собой обвинения в некоторых формах доктринальных «новшеств», «неверия» и «заблуждения» (бида, куфр и далл)[190]. Но в имперском контексте доносы на поведение оппонентов оказывались эффективнее, когда его описывали как «ложное учение» на языке, заимствованном у православных. Так, в ноябре 1862 г. Абдул-Азиз Багамшин, ахунд из села в Симбирской губернии, обвинил двух братьев-жителей своего села в том, что они совращают его прихожан. Один, указной мулла Якуп Абдушаев, руководил молитвами, хотя ОМДС не назначило ему этой обязанности. Другой, Исках Абдушаев, не имел официального разрешения заниматься какой-либо религиозной деятельностью. Но, как сообщил Багамшин в ОМДС, Исках Абдушаев «призывает к себе в доме собственно моих прихожан мужского и женского пола как то: Хисашедтинда Бикбавова с его женой и прочими, и преподает им как надо предполагать ложное чем учение которое им неизвестно».

Ахунд Багамшин считал такую практику «отступление от богослужения» и «долгом счел внушить этим совратившимся, чтобы они не слушали ученья Искака Абдушаева». Когда он укорил прихожанина Бикбавова за то, что тот ходит по пятницам не в приходскую мечеть, а домой к Абдушаеву, Бикбавов ответил, что «в этом не твое дело и в том слушать меня не хочет». Затем он разбранил Багамшина «скверноматерными словами»[191].

В своем доносе в ОМДС Багамшин просил расследовать его обвинения. Он также просил, чтобы ОМДС «заставил Хисаметдина Бикбавова и других, которых я укажу при изыскании, не оставляя религиозных правил ходить для моления в мечеть». В марте следующего года ОМДС взялось за донесение Багамшина, но вскоре остановилось из‐за невозможности выполнить все его просьбы. Оно переслало донесение в Буинский уездный суд и попросило, чтобы тот обязал Искаха Абдушаева присягнуть, что тот не будет вмешиваться в дела духовных лиц. Но оно не направило приказов тем другим членам общины мечети, которые решили следовать за Абдушаевым, а не посещать пятничные молитвы под руководством Багамшина в сельской мечети[192].

«Новшество» в способе чтения молитвы раскололо жителей другого села в Кузнецком уезде Саратовской губернии. В конце 1860 г. один из двух указных мулл, служивших в пятничной мечети, начал учить членов общины новому способу молиться. Второй мулла отверг это изменение и стал бороться, чтобы отвратить крестьян от нового учения. Ему не удалось убедить своих единоверцев, что другой имам ошибается, и этот мулла обратился в уездный суд за помощью в прекращении этой практики, которую он объявил неортодоксальной. В сообщении от апреля 1861 г. мулла Байбеков обвинил другого муллу, что тот руководил молитвой их прихожан в противоречии с учением Корана. Байбеков объяснял: «С давнего времени по обряду Магометанского закона отправлялось в мечетях Богослужение должным порядком молитвы читались и читаются каждым из прихожан про себя а громко указным муллою»[193]. Но шестью месяцами раньше мулла по фамилии Абдрешитов начал руководить некоторым числом жителей села Татарский Канадей сразу после обычных молитв в мечети в громком пении молитв «громко на голос, что в нашем Алкоране велено произносить тихо про себя».