За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Даже низшие представители царской бюрократии боролись за то, чтобы высшее исламское духовенство запрещало предположительно неортодоксальные практики. В 1847 г. один офицер, ответственный за село Стерлитамак, обратился к муфтию, чтобы тот запретил обходы села после вечерней молитвы с пением такбира («Аллаху акбар»). Сулейманов отказался с объяснением, что «цель гимнов состоит в том, чтобы располагать сердца поющих и слушающих к усердной молитве Богу для умилостивления ею оного и раскаяния в беззакониях своих»[200].

Другие попытки добиться государственного вмешательства для коррекции религиозного направления оппонентов непосредственно прибегали к риторическим конвенциям и официальным установкам имперского контекста. В сентябре 1858 г. мулла и старший мухтасиб в Тетюшинском уезде Казанской губернии по имени Тазитдин Мазитов подал прошение министру внутренних дел С. С. Ланскому. Мазитов предупреждал о «самозванце», чье «лжеучение» он обнаружил. Он просил помощи Ланского в исправлении ошибок окружавших «раскольников». В то же время он обращался за защитой от родственников и последователей самозванца, которые воздвигали клевету на Мазитова исключительно из‐за его преданности вере, службе и законам империи.

В прошении на имя Ланского Мазитов рассказывал, что он начал свое расследование в 1857 г., когда обнаружил, что мусульман из его уезда увлекают в город Буинск и окружавший его уезд, «некоторые магометане исправляют свою религию в противность закона». Один чиновник из Спасского уезда также приказал Мазитову разобраться в известиях о том, что некий мулла называет себя «святым» и распространяет свое учение среди местных жителей. Мазитов провел расследование и выяснил, что «самозванец» – азанчи (человек, призывающий на молитву, азан) по имени Абдуллатиф Алкин из одного села в Свияжском уезде. Алкин разъезжал «без всякого вида по разным местам будто бы за святою водою в село Билярское и Перево». Муллы из Перева и другого села также приглашали Алкина в свои приходы[201].

По мнению Мазитова, это поведение требовало вмешательства с его стороны и со стороны полиции. Он убедил местного урядника взять Алкина под наблюдение, по-видимому, без консультаций с Уфой или какой-либо иной инстанцией, обвинив его в том, что он выдал себя «за святого». Затем Мазитов убедил местных клириков подписать присягу, чтобы в будущем «они, отправляя ежедневно в мечетях своих пятивременное служение, в точности поступали на основании Высоч. указа, данного в 25‐й день февраля 1796 года молясь о здравии Август. Монарха и всего Царствующего Дома, о воинстве и о всем мире». Эти клирики, в свою очередь, пожаловались Мазитову, что число богомольцев и последователей учения Алкорана значительно уменьшается. Они также указали на одного татарина, который называл себя святым человеком и отвлекал людей от мечетей «до такой степени, что они, забыв долг обязанности к религии, оставляют даже дома, хозяйственные занятия и семейства». Мазитов доносил, что они бросали все и следовали за этим татарином «толпами» от села к селу и даже в другие уезды соседних губерний. Позже он подал губернским властям список из 183 «последователей» Алкина[202].

В своих обвинениях мухтасиб подчеркнул несколько религиозных нарушений, которые в российском контексте имели также важное политическое значение. Мазитов не только намекал на нелояльность династии у последователей Алкина, о чем свидетельствовало их нежелание молиться за царя, но и предупреждал органы закона и правопорядка о том, что самопровозглашенный святой проводит кампанию по завлечению мусульман из соседних уездов и губерний. Мазитов точно рассчитал, привлекши внимание властей к мятежному потенциалу человека, гордившегося своим сакральным авторитетом. В «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 г. имелись статьи о тех, кто объявлял себя «одаренным какою-либо сверхъестественною чудесною силою или святостью», особенно когда такие люди обманывали народ и распространяли «тревогу, волнение, или уныние» или провоцировали «неповиновение уставленной законами власти». Другой раздел Уложения о наказаниях был посвящен «подложному проявлению чудес и других сего рода обманах» и также детализировал наказания для «магометан, евреев и язычников», которые «чрез обольщения, подговоры, и внушения, или же открытым проповедыванием своего лжеучения» обращали представителей нехристианских коренных народов (инородцев) в другие нехристианские религии. Первое нарушение такого рода наказывалось лишением свободы на срок от трех до шести месяцев. За повторные нарушения осужденного лишали некоторых прав и привилегий и помещали в исправительное заведение на один или два года. Если он в любой форме применял принуждение в процессе обращения, к наказанию добавлялась ссылка и порка[203].

Мазитов, вероятно, посчитал, что одних этих обвинений окажется недостаточно, чтобы убедить государственные власти выступить против Алкина. Видимо, он особенно старался представить себя лояльным защитником царских законов, а не только ревнителем веры. С этой целью он в своем доносе конкретизировал политические аспекты алкинских нарушений, подчеркивая участие «лжеучителя» в обращении в ислам анимистов и христиан в ущерб «первенствующей и господствующей вере» страны, православному христианству.

В своей стратегии он играл на обязанности царских властей выступать защитниками царской веры, зафиксированной в «Основных Законах». Мазитов указывал, что «лжеучение» Алкина достигло даже язычников-чувашей в Симбирской и Казанской губерниях. По словам Мазитова, эти язычники, «не имея понятия ни о христианской ни о магометанской религиях быстро обратились к его учению, почитая его за пророка, отвращаются за тем от предлагаемого им христианства». Воспроизводя язык государственных и церковных властей, которые в XIX в. боролись с периодическим отступничеством новообращенных в этом краю, он добавлял, что лжеучение распространилось среди «даже самых крещенных народов, кои не только сами, но и предки их были просвещены познанием Православной веры». Целые общины «опять» стали мусульманскими и обратились к властям с просьбой разрешить им «остаться по-прежнему в магометанстве», – до появления «соблазнителя» это явление не встречалось. Теперь муллы и азанчи, которые следовали Алкину, исполняли «обряды магометанские» над детьми и давали им мусульманские имена[204].

Мазитов ранее сообщил местным властям об опасной деятельности Алкина в пяти отдельных отчетах и теперь обратился в Санкт-Петербург, как он указывал, не только потому, что местная полиция прекращала расследования из‐за упорного запирательства сторонников Алкина. Он также искал защиты от алкинских родственников и последователей. В своих жалобах местным властям они утверждали, что сам Мазитов нарушил шариат, когда привел в мечеть музыкантов и заставил там играть. Поэтому и Мазитов оказался под следствием. А тем временем Алкин продолжал «торжественно разъезжать по всем уездам, собирая к себе последователей усиливать в них корень своих учений». Мазитов завершил свое прошение требованием арестовать Алкина и наказать его «преступления», добавляя, что следователи должны будут спросить, «каким образом и от кого они получали татарские имена»[205].