Кровь Заката - Вера Камша

Раньше мне казалось, что главное – найти Эрасти, и я нашла его, но чем дольше я на него смотрела, тем пасмурнее становилось у меня на душе. Мои слова, похоже, его сломали, он превратился в какой-то комок боли и недоумения. Я была рядом, но Церна меня не видел, он вообще ничего не видел, утонув в страшном открытии. Предавшая его женщина умерла полторы тысячи лет назад, и даже боги, даже те, кто рискуют играть с миром мертвых, не в состоянии ее вернуть. Время беспощадно. Если в первые мгновения, даже годы можно схватиться и со Смертью (я сама как-то вытащила с Серых Равнин человека, которому было еще рано уходить), то по прошествии стольких лет Циала для него потеряна навсегда. Он даже отомстить ей не сможет, хотя непохоже, чтоб он и раньше мог на это решиться. Эрасти был одержим этой женщиной, а она одержима своими камнями, вернее, самой собой. Потому что Рубины не могли из ничего создать зависть, властолюбие, ненависть, бессердечность. Они могли лишь усилить эти качества, ускорить превращение человека в холодное существо, видящее только свою цель и ради нее идущее по чужим жизням и сердцам…

Циала или не умела любить, или любила и потерпела в этой любви поражение, став смертельно опасной для всех, кто оказался на ее пути. Теперь ее нет, но даже память об этой женщине и та превратилась в угрозу для Тарры, она словно бы вернулась и встала у меня на пути. Потому что пока Эрасти одержим Циалой, он не вспомнит ни о Тарре, ни о Пророчестве…

2862 год от В.И.

26-й день месяца Сирены.

Морской тракт

Анастазия ехала в Эльту не без волнения. И дело было не только в том, что она впервые за несколько лет покинула Фей-Вэйю. Девушка была назначена наперсницей герцогини Тагэре, а на севере к циалианским сестрам относились, мягко говоря, настороженно. Сама же Эстела даже не считала нужным скрывать свою ненависть, но Архипастырь сказал, а конклав подтвердил. Отныне все владетельные сигноры должны иметь сестру-наперсницу, это освобождает их от необходимости исповедоваться священнику-мужчине. Бланкиссима Агриппина не говорила об этом вслух, да и зачем говорить о том, о чем все и так знают. Слишком часто духовные дочери становились близки со своими пастырями!

Это ли послужило последней каплей или что другое, но Архипастырь (а вернее, кардинал Орест) был непреклонен. И вот теперь сестра Анастазия, почти забывшая, что некогда она носила имя Соланж Ноар, ехала на север к Эстеле Тагэре.

Бланкиссима Агриппина полагала, что Анастазия, которая была всего на несколько лет младше герцогини и которая росла в отцовском замке, сможет переломить упорное недоверие герцогини к сестрам. Как оно возникло, Сола не знала. Что-то произошло между дочерью графа ре Фло и Ее Иносенсией, что-то, из-за чего Эстелу спешно отослали из обители. Было в этой тайне нечто неприятное и постыдное.

Как бы то ни было, во всем заменившая впавшую в идиотизм Виргинию бланкиссима Генриетта Анастазии скорее нравилась. Изумительно красивая, она двенадцатый год, по сути, возглавляла сестринство, так как считать все еще крепкую телом Виргинию человеком не взялся бы никто. Уж кто-кто, а Сола, помогавшая Агриппине ухаживать за Предстоятельницей, это знала. Наставнице как-то удавалось на некоторое время приводить Ее Иносенсию в божеский вид. Издали та выглядела вполне разумной, а потом ее уводили в покои, но Сола сопровождала ее туда и видела, как величественная и холодная красавица на глазах превращается в очумевшую от мяуна кошку. Вдоволь наоравшись и накатавшись по полу, Виргиния засыпала и просыпалась тупым и равнодушным животным, озабоченным лишь естественными потребностями. Разумеется, другие сестры предполагали, что с Предстоятельницей что-то случилось, но всей правды не знал никто.

Несмотря на это, орден за последние годы преодолел вожделенную ступеньку, почти сравнявшись по влиянию и с антонианцами, и с находящимися в явном упадке эрастианцами. Почти, потому что кардиналов по старинке выбирали лишь из числа мужчин, однако Генриетта в чине настоятельницы Фей-Вэйи вошла в конклав и приобрела там заметное влияние. Это требовало времени, немалых сил и постоянного пребывания в Кантиске, поэтому дела ордена все больше сосредотачивались в руках Агриппины.

На первый взгляд совершенно незаметная, Агриппина уверенно держала бразды правления. Поговаривали, что еще не известно, кто при ком: Агриппина при Генриетте или Генриетта при Агриппине. Солы эти хитросплетения пока что не касались, равно как и затянувшаяся война между ифранской Еленой и арцийкой Дианой, каждая из которых мечтала уна-следовать Рубины Циалы и прикладывала немало усилий, чтобы заполучить сторонников среди владык мирских и светских.

Сестра Анастазия старалась держаться подальше от этой склоки, и не только потому, что не хотела оказаться между молотом и наковальней, но и потому, что ей, как и Агриппине, были неприятны обе соискательницы. Сола-Анастазия твердо уяснила, что она не сможет служить Творцу и святой Циале, интригуя и пробиваясь наверх. Она хотела покоя и свободы. Когда четырнадцатилетней девочкой родственники упрятали ее в монастырь, она неделю проплакала, потом смирилась. Потом в ее жизнь вошла Агриппина, и Соланж обрела, казалось, навсегда утраченные дом и тепло. Фей-Вэйя стала ее родиной, ее никто не трогал, не поучал, не распекал. Сестры относились к ней хорошо, а наставница и вовсе стала родным человеком. Так Соланж и жила, все реже вспоминая дом, рано умерших родителей, двоюродную тетку, прибравшую к рукам наследство, ее подслеповатых дочек. Родственница зря боялась, что хорошенькая кузина перейдет им дорогу, Сола не собиралась возвращаться в Ноаре.

Она не принадлежала к числу виднейших аристократок, да и способностей, на которые проверяли всех новеньких, у нее не оказалось. По прошествии трех лет она могла или принять постриг, или вернуться в мир. Девушка честно, как того требовал устав, съездила домой, убедилась, что дома у нее нет, и с радостью отправилась обратно. Агриппина выслушала ее и решила, что ей лучше задержаться в монастыре до совершеннолетия. Послушание – это еще не постриг, зато по достижении совершеннолетия она получит право сама решать свою судьбу. Бланкиссима не хотела оставлять ее в монастыре навсегда, а Соланж как-то не задумывалась о том, что будет потом. Она исправно молилась, исправно шила бисером, трудилась на кухне и в саду и обучалась целительству, а вечерами вела задушевные беседы с Агриппиной. Свободное время, если оно вдруг появлялось, Анастазия предпочитала проводить в библиотеке, изучая старые трактаты и особенно стихи древних поэтов, почему-то оказавшиеся в монастырском собрании.

Через три года ее послушание закончилось, но странные сны, смысл которых был неясен и самой бланкиссиме, вернули девушку в обитель. Даже Агриппина и та больше не настаивала на ее уходе. Бланкиссима собственноручно обрезала новой сестре смоляную челку. Так Соланж Ноар исчезла и появилась сестра Анастазия. Вместе со старой жизнью исчезли и тревожные сны. Спустя год Агриппина взяла девушку с собой в Кантиску, Сола с некоторым страхом ждала ночи, но кошмар обошел ее стороной. Спустя еще полгода бланкиссима отправила ее на несколько месяцев ухаживать за одинокой сигнорой, отписавшей ордену все свое немалое состояние. Соланж было строго-настрого велено немедленно возвращаться, если ночной ужас вернется. Обошлось. После этого обе уверились, что непонятный кошмар исчез навсегда. Агриппина думала, что они поторопились с постригом, а вот Анастазия не жалела ни о чем.