Ключ - Саймон Тойн

Он рванулся и побежал через заваленную каменными обломками улицу к подземному гаражу, не заботясь больше о своей безопасности: нужно было очень быстро попасть в палату матери.

Проскочив въезд, он стремглав понесся вниз по пандусу. Путь ему освещали лампочки сигнализации, горевшие на всех стоявших в гараже машинах. Габриель толчком распахнул дверь, выскочил на лестницу и помчался наверх, перепрыгивая сразу через три ступеньки. На поворотах он хватался за перила, пользуясь ими для того, чтобы не терять темпа. Ноги уже устали. Много сил забрал у него рывок к больнице, и теперь его подталкивали только ярость и страх. Мысленно Габриель представлял себе сцену, которая могла сейчас разыгрываться в палате Катрины: священник отворачивается от окна и движется к койке. В больнице — полная неразбериха. Расправиться с Катриной будет несложно, никто ничего не услышит. Если священнику захочется, он может и не торопиться — все зависит от того, что привело его в палату.

Габриель добрался до первого этажа и поднялся на площадку, цепляясь руками за перила. Мышцы ног горели, дыхание срывалось. Да первого этажа он домчался за десять секунд, но теперь дело пойдет медленнее. А впереди еще четыре этажа и бросок через переход, ведущий в старый корпус психиатрического отделения. От матери его отделяла по меньшей мере минута бега.

Еще целая минута, а может быть, даже больше.

Слишком много.

Из ненадежного убежища в своей постели Катрина Манн смотрела на священника так, будто к ней приближался медведь. Он что-то говорил, но слышала Катрина очень плохо, а от страха у нее звенело в ушах, поэтому разобрать его слов женщина не могла. На лице вошедшего застыло дружелюбное выражение, а вот глаза у него были совсем другими. Возможно, он пытается успокоить ее после землетрясения, хочет убедиться, что ей не стало плохо, — и все же Катрина была сильно напугана.

Она сомневалась в том, что ей хватит сил сопротивляться или выскочить из палаты, если потребуется. Священник выглядел крепким и мускулистым человеком, а она еще не пришла в себя: землетрясение выбило ее, еще толком не выздоровевшую, из колеи. Катрина чувствовала слабость и тошноту. Комната плыла у нее перед глазами, приближающийся священник то попадал в поле зрения, то вдруг исчезал из него. При землетрясении кровать отъехала от стены, и теперь Катрина ощутила резкий толчок — священник снова придвинул кровать к стене. Продолжая говорить, он подошел к изголовью, наклонился и потянулся к чему-то, находившемуся за головой Катрины. Она уловила обрывки его слов: «…Не тревожьтесь. Скоро все закончится…»

Комната перед глазами дрогнула — это священник вытащил из-под головы пациентки подушку.

Голова ее дернулась, и Катрина уставилась на дверь. Она была очень слаба, чтобы бороться, бежать, даже просто позвать на помощь. Она лишь подумала о Габриеле — как горько, если они больше не увидятся! Ей хотелось надеяться, что он придет и найдет дневник, даже если не успеет спасти саму Катрину. Ах, ее прекрасный мальчик, вылитый отец!

И вдруг, словно в ответ на ее желание еще раз увидеть сына, дверь начала тихо открываться.

Ульви поначалу ничего не заметил. Он сосредоточился на шее женщины, раздумывая, задушить ее или просто сломать позвонки? Что будет быстрее?

— Ну, здесь порядок?

Он поднял голову и увидел полицейского.

Ульви охватила ярость. Он рассчитывал, что этот идиот не появится хотя бы до тех пор, пока не включат свет, но жалкий дуралей даже с такой простой задачкой не смог справиться.

— Все прекрасно, — ответил Ульви, возвращая на место подушку, едва не ставшую орудием убийства.

Полицейский смотрел на них, стоя в дверях, и переводил взгляд с женщины на священника.

— Вы проверили, как там у монаха?

— Нет, пока еще не проверял, — сказал Ульви, закипая все сильнее.

Полицейский медленно кивнул, словно ждал именно такого ответа.

— Ну так, может, заглянете к нему?

Ульви испытывал горячее желание перерезать ему глотку и едва сдерживал себя, но в этой палате полицейский, надо признать, имел право распоряжаться. Женщина находилась под арестом, а потому юридически за нее отвечал именно полицейский. Поэтому Ульви подавил вскипевшую злость и, не говоря ни слова, вышел из палаты.

В коридоре, как и прежде, было совсем темно, и пробираться в палату монаха пришлось на ощупь. Дойдя до двери, священник оглянулся. Полицейский стоял у палаты 410, наблюдая за отцом Ульви: его силуэт вырисовывался вдали на фоне слабого света, горевшего в главном корпусе. Что это ему вздумалось именно сейчас превратиться в образцового служаку? Ладно, не важно.

С монахом все равно нужно разобраться. Ульви быстренько покончит с ним, потом вернется и завершит начатое. И если полицейский до тех пор не уйдет из палаты, ему тоже придется умереть. Девушка ушла, и в кармане Ульви оставалось теперь одно лишнее зернышко для четок.

Если страх волной окатил Катрину, когда вошел священник, то теперь этот страх ледышкой застрял в сердце.

— У вас все нормально? — спросил ее полицейский, входя в палату и плотно закрывая за собой дверь.

Она кивнула и выдавила слабую улыбку, которую в темноте все равно было не разглядеть.

Без того скудного света, который падал из коридора, в палате стало совсем темно, но Катрина заметила: несмотря на то что при взрыве пострадал ее слух, другие чувства обострились, словно восполняя этот недостаток. Она чувствовала запахи подходившего к ней полицейского — кофе, стиральный порошок, какое-то дезинфицирующее средство. Наверное, оно впиталось в одежду от слишком долгого сидения в коридоре больницы.

Он подошел к окну, и теперь на фоне ночного неба вырисовался его силуэт. Над крышами домов поднялся узкий серпик луны, напомнивший Катрине о тайне, которую она хранила. Она буквально ощущала, как давит на нее эта тайна, — так же, как давила, наверное, и на отца, который столько лет нес это бремя в одиночку. Она почувствовала, как снова колыхнулся воздух: полицейский отошел от окна и оказался у постели, принеся с собой запах дезинфицирующего средства.

— Не внушает мне этот поп доверия, — произнес полицейский, разговаривая как бы сам с собой. — Потому-то я и вернулся — для надежности.

Из темноты вылетела его рука, зажала Катрине нос и рот, не давая дышать и не позволяя издать ни звука. Он был в резиновых хирургических перчатках — от них и шел запах дезинфекции.

Она попыталась вывернуться, но полицейский уже навалился на нее всем телом, пригвоздил коленями к матрасу. Катрина дергала головой, пытаясь освободиться и закричать, позвать на помощь, но рука в резиновой перчатке держала ее крепко.

Он наклонился ближе к Катрине:

— Ш-ш-ш-ш. Тихо!

Повернул ей голову набок, открывая шею, и она ощутила на коже что-то острое и холодное. В ужасе Катрина из последних сил выгнула спину, упираясь в жесткий больничный матрас. Этим движением она оттолкнула от себя нападавшего, его рука соскользнула с ее рта. Ей удалось закричать, выиграть полсекунды, а потом рука снова, еще крепче, зажала ей рот. Полицейский немного сместился, перенеся свой вес на ее руки, чтобы лишить женщину возможности даже пошевелиться.