Лабиринт Фавна - Гильермо Дель Торо

За шагами солдата в коридоре было слышно, как в логове Волка плачет братик. Такой одинокий и потерянный… Его плач был эхом ее горюющей души. Сквозь ночь между ними протянулась ниточка. Хотя Офелия по-прежнему винила его за маму.

Офелия подняла голову.

Ей послышался еще и другой звук – стрекотание крыльев, похожих на сухие листья.

Над головой у нее порхала фея – живое напоминание о ее погибших сестрах и о том, что Офелия не смогла правильно выполнить задание. Фея присела на ладонь Офелии и ухватилась за палец. Она весила меньше, чем птичка, и от прикосновения тоненьких ручек на душе у Офелии стало светлее.

– Я решил дать вам еще один шанс. – Фавн выступил из тени, протягивая вперед руки, как будто нес драгоценный дар.

Офелия вскочила.

– Последний шанс. – Узкие губы Фавна сложились в снисходительную улыбку.

Офелия кинулась ему на шею и уткнулась лицом в длинные светлые волосы. Ощущение было, как будто обнимаешь дерево. Смех Фавна журчащим ручейком пролился в ее отчаявшееся сердце. Он погладил ее по голове, прижался к макушке изукрашенной узорами щекой, и Офелия почувствовала себя в безопасности, несмотря на солдата, который сторожил дверь, несмотря на Волка, несмотря на чемодан с маминой пустой одеждой. Фавн был такой огромный, он мог заслонить Офелию от мира, в котором стало совсем темно. Может, ему все-таки можно верить… Кто еще ей поможет? Некому больше.

– Да, я дам вам еще один шанс, – шепнул Фавн ей на ухо. – Но вы обещаете на этот раз сделать все так, как я скажу?

Он отступил на шаг, положив руки ей на плечи и глядя вопросительно.

Офелия закивала. Да, конечно! Она все сделает, лишь бы он защитил ее от Волка, который притащил ее сюда, на чердак, словно кролика, пойманного в лесу.

– Все? – Фавн нагнулся и заглянул ей в глаза. – Не задавая вопросов?

Он погладил ее по щеке когтистыми пальцами, и Офелия снова кивнула, хотя в вопросе явственно слышалась угроза.

– Этот шанс – на самом деле последний. – Фавн тяжело ронял каждое слово.

Офелия вспомнила виноград на золотой тарелке в логове Бледного Человека. Нет! В этот раз она будет сильной!

Офелия еще раз кивнула.

– Тогда слушайте, ваше высочество! – Фавн легонько дотронулся когтем до ее носа. – Как можно скорее принесите в лабиринт своего брата!

Этого Офелия не ожидала.

– Братика?

Она невольно нахмурилась. Какая тебе разница? Да, он плачет, как будто ему так же одиноко, как и тебе, но он – сын своего отца, и если бы не он, мама была бы жива. Однако уже не в первый раз в душе у нее отозвался другой голос: «Он не нарочно. Ему было необходимо прийти в наш мир, хотя он боится так же, как ты».

– Да, – сказал Фавн. – Он нам срочно нужен.

Зачем? «Ах, Офелия! – часто вздыхала мама. – Слишком много вопросов! Неужели ты не можешь раз в жизни сделать, что тебе говорят?» А как, если сердце упрямо задает эти вопросы?

– Но… – начала она с опаской.

Фавн стремительно поднял иссохший палец, словно предостерегая.

– Мы же договорились – никаких вопросов, помните?

Вы обещаете сделать все так, как я скажу? Все… Офелия глубоко вздохнула. В этом слове таилась угроза, но выбора-то у нее не было, правда?

– У него дверь заперта.

Волк всегда запирал дверь своей комнаты с тех пор, как там поселился его сын.

– В таком случае, – ответил Фавн с лукавой улыбкой, – вы, наверное, еще не разучились создавать собственные двери!

Он выхватил из воздуха мелок – такой же белый, как тот, которым она нарисовала дверь к Бледному Человеку.

Видаль перед зеркалом промывал рану на лице, когда за окном послышался стук копыт. Двое солдат вернулись из леса, но никто не решился рассказать капитану, что остальные лежат мертвые на поляне и кровь их капает с пышных побегов папоротника, а Мерседес, порезавшая его как свинью, жива и свободна.

Видаль рассматривал гротескную улыбку, которую подарила ему Мерседес. Кухонный нож располосовал ему щеку так же уверенно, как шинковал овощи. Видаль попробовал открыть рот и зажмурился от боли, но и с закрытыми глазами он видел перед собой Мерседес. Зажатое в ее кулаке узкое лезвие ножа торчало осиным жалом.

По его приказу служанка оставила на столе кривую швейную иглу. Вероятно, ею Мерседес чинила его одежду. Видаль взял иглу и проткнул себе нижнюю губу. При каждом стежке он морщился, но упорно снова и снова продергивал черную нитку сквозь свою плоть, убирая ухмылку, от которой казалось, что собственное лицо насмехается над ним, позволившим себя одурачить.

Офелия слушала его стоны через приоткрытую дверь, которую нарисовала на полу мелком Фавна. Ей даже было видно, как Волк стоит перед зеркалом. Прямо под нею в углу комнаты собирали пыль какие-то ящики, и к ним была прислонена деревянная лестница. Фавн позаботился, чтобы Офелия могла добраться до колыбели. Офелия не видела сейчас братика, но слышала, как он хнычет. Может, зовет маму. Их маму… Не думай о ней, Офелия! Помни, где ты!

Она сбросила туфли и накинула поверх ночной рубашки свое темное пальто.

Кажется, Волк не слышал, как она спускается по лесенке. Он стоял к ней спиной перед зеркалом и стонал от боли. На рубашке у него была кровь. Офелия не знала, кто его ранил, но радовалась, что кто-то отважился на это, хоть она и чувствовала, в какой он ярости. Сойдя на пол, она поскорее спряталась под стол, чтобы Видаль не заметил ее, если вдруг обернется.

Но Видаль не обернулся.

Он осматривал результаты своей работы. Игла с ниткой стерли ухмылку, которую нарисовал кухонный нож Мерседес. В зеркале отражалась только тоненькая кровяная линия, перечеркнутая черными стежками, от левого угла рта вверх до середины щеки. Видаль приклеил на нее повязку и напоследок еще раз оглядел отражение. А потом подошел к столу.

Офелия не смела дышать. Она могла бы дотронуться до его ног. Волк налил себе коньяка. В колыбели тихонько пискнул братик. Волк сделал глоток и охнул. Спиртное просочилось через повязку. Было слышно, как он долил в стакан еще коньяка и… поставил на стол.

У Офелии руки и ноги похолодели от страха.

Мелок Фавна! Где мелок?

Он лежал на столе, среди бумаг. Видаль взял его, раскрошил между пальцами, ища глазами постороннего – того, кто оставил здесь мел.

Ох, как Офелия боялась, что стук сердца ее выдаст!

Может быть, Видаль услышал.

Он вынул пистолет, обошел кругом и заглянул под стол. Но Офелия успела переползти на другое место. Волк ничего не увидел. Братик помог – он громко заплакал. Видаль, убрав пистолет в кобуру, подошел к колыбели. Его сын… Будет ли он главным в мыслях сына, как отец – до сих пор – в его мыслях? Будет его сын так же стараться ему угодить, даже в смерти?