Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

— Бога ради, сеньор, кто вы такой? — обратилась она ко мне наконец по-испански. Тут сознание мое вновь прояснилось, и я поднялся. Рукой, незадолго до того прикасавшейся к ее колену, я крепко обнял незнакомку. Ужас, владевший мною, исчез без следа, и едва ли не в следующий же миг сердце мое воспламенилось страстью, язык мой застыл, нёбо сделалось сухим, и я едва смог выдавить из себя несколько слов:

— Человек чести, сеньора, — и ваш друг!

Голос ее звучал так мелодично, мрак беседки просветлел от тонкого лунного сияния, мягко обрисовавшего божественно прекрасный силуэт на зеленеющей дерновой скамье. Не распознавая ее лица, я любовался тысячью небесно очаровательных черт. Сердце незнакомки стучало под моей отважной рукой, и я не мог удержаться от того, чтобы не прижать полубессознательно прелестницу к своей груди.

Тем временем, казалось, сверкнула молния. В беседке вдруг сделалось светло. У меня замелькало в глазах, затем их вновь затянуло серой пеленой, — чья-то ледяная рука скользнула по моей спине; затылок будто окаменел, и я едва сумел повернуть голову. Четверо грозных незнакомцев стояли позади меня, каждый держал в руке факел. Я вскочил и схватился за шпагу, но тут же пятый незнакомец, которого я поначалу не заметил, ринулся от стены беседки ко мне, схватил меня сзади за руки, и через минуту я уже был связан. Меня, подталкивая, вытеснили из беседки в одну из садовых аллей. Столь внезапный переход от одного состояния к другому, непривычные и ужасающие обстоятельства — все это словно оглушило меня. В подобные минуты от избытка впечатлений невозможно что-либо воспринимать. Из царства прекрасной действительности я был нежданно низринут в мрачную страну развеянных мечтаний, чувства мои погрузились в дрему, сердце билось все медленней и медленней, — казалось, оно вот-вот остановится. Но когда я, немного овладев собой, открыл глаза — снова ужас!.. По обе стороны от меня шагали те самые незнакомцы, с головы до ног укутанные в покрывала. Под полями низко надвинутых шляп, насколько можно было различить, я увидел столь ужасные лики, что до сих пор считаю их за маску, хотя отнюдь не могу понять, почему незнакомцы явились в масках. Таких белых как мел подбородков, осененных кривыми ярко-красными носами, я доселе не видывал. Трепеща, заговорил я с этими образинами по-испански; но мне не ответили.

Через некоторое время я уже достаточно ободрился, чтобы оглянуться на свою соседку, которая робко всхлипывала за моей спиной. Она была одета в белое, на не прикрытое вуалью, смертельно бледное лицо спадали темные волосы, голова низко опущена к полуоткрытой роскошной, возмущенно вздымающейся груди. Незнакомку вели, изредка что-то ей говоря, но ответом были лишь трепет, пробегавший под складками ее легкого одеяния, и вздохи, приглушенные наброшенной на шею косынкой. Меня сильными толчками отогнали вперед, и я мог слышать только бессвязное бормотание; до меня отчетливо донеслось имя «Франциска». Но что с вами, маркиз? Вам нехорошо?

— Ничего, любезный С**, продолжайте. Ужасающая история! Я припоминаю это имя. Но продолжайте, дорогой граф!

Граф взглянул на меня задумчиво, с мрачной миной и затем продолжал:

— Сияние медленно гаснущего месяца, сливающееся со светом утренних сумерек, позволило мне различить, что путь наш лежит к старинному строению, наполовину скрытому зарослями, которое, словно зачарованное, проступало сквозь золотистую утреннюю дымку. Строение это, примыкавшее к подножию небольшого холма, который поднимался сразу же за деревьями, наполовину развалившееся, со щелями и зияющими окнами, казалось, находилось некогда на вершине и лишь потом медленно сползло в пустынный дол. Дверь наполовину вросла уже в землю, и несколько разбитых ступеней вели в смоляную тьму, откуда тянуло удушливым запахом тлена. В тот миг я мысленно простился со всеми живущими, — словно огромная могила разверзлась у моих ног, и неодолимые обстоятельства толкали меня в нее. Я совершенно позабыл о юной даме, которую вели позади меня, и помнил теперь лишь собственное стесненное положение; глубочайшее оцепенение моей души сменилось постепенно болезненным ужасом. Дверь распахнулась, меня втолкнули вовнутрь, и со скрежетом дверь затворилась вновь. Затем ее еще раз отворили и вновь затворили. Я услышал стоны, приглушенные широким низким сводом. То была Франциска.

Странно, что они не отняли у меня шпагу. Сейчас только я подумал об этом. Юная дама была рядом, она могла бы развязать мне руки; я был силен, а мои стражи не вооружены. С таковыми намерениями сделал я по направлению к ней несколько шагов, но тут же обнаружил, что нас разделяет решетка, тянущаяся через весь сводчатый подвал. Я заговорил с юной дамой и попросил ее попытаться, если возможно, просунуть руку между прутьями, но все отверстия были слишком малы. Наконец обнаружилось достаточно большое отверстие, через которое прошла бы рука. Я встал к Франциске боком, чтобы она вытащила мою шпагу и перерезала веревки. Но так как шпага слишком тесно сидела в ножнах, дама тянула ее с большим усилием, пока наконец резко не выдернула, оцарапав руку о неровный край решетки.

Но в это же мгновение в дверях появились наши стражи. Они поманили меня рукой, и мне не осталось ничего иного, как следовать за ними. Франциска вышла из другой двери, нас поставили вместе и повели по длинному коридору, конец которого терялся во тьме. При свете факелов я сумел разглядеть свою спутницу. Ах, любезный граф! Никогда не забыть мне ни единой черты ее прекрасного облика, который я жадно созерцал во всей его полноте! Я не знал, что такое женщина, до тех пор, пока не увидел эту. Никогда прежде я не пылал страстью, не ведал ни единого мига счастья и не мыслил ни о чем подобном. Сие дерзновеннейшее и безупречнейшее создание натуры в единый миг пробудило в моем сердце неизвестный мне дотоле мир переживаний.

Она была прекрасна, но как невинен был притом ее взгляд, как нежен рисунок рта! Лучше бы мне было лишиться дара речи, чем нарушить одним неосторожным словом спокойствие ее черт! С едва подрагивающими губами и трепетно склоненным челом она была подобна лилии, на которую упал алый отблеск розы, невинности, углубившейся в себя при излияниях томительной любви, слезе кротко переносимой боли, что спадает с увлажненного ока. Взгляд ее был мечтательно устремлен вдаль, когда же он, полон милосердия, упал на меня, то показалось, этот небесный взор желает утешить еще одну грешную душу, прежде чем угаснуть.

Я заговорил с ней по-французски, и она ответила мне. Коридор был столь узок,