Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер

Лето прошло в привычных занятиях и радостях, мой друг был так же бодр, как и прежде, я с удовольствием отвечал на его шутки. Мы весело разгуливали по окрестностям, часто принимали гостей, охотились, танцевали, играли, и намеченный нами распорядок жизни закрепился настолько прочно, что даже приближение зимы внесло в наши увеселения не слишком много изменений.

Когда осень принялась расцвечивать листву, мы стали вновь встречаться у нашего старого друга — камина, что сближало нас еще тесней. Почти половину вечеров проводили мы за доверительной беседой. Сходные наклонности, казалось, призвали нас покинуть суетное общество, чтобы сойтись здесь: та же взаимная заинтересованность, внимание друг к другу и участливость, та же готовность рассказывать объединяли нас. Это были как будто не самые значительные часы в нашей жизни, но они принадлежали, несомненно, к счастливейшим, и я наслаждался ими в полной удовлетворенности и покое. Осенняя дымка над деревьями, дребезжание окон и скрип дверей вызывали в нас таинственный трепет, который сводил нас еще ближе.

Один из ясных, холодных осенних дней провели мы в радостях и тяготах охоты. Поужинали мы довольно быстро. Довольные, устремились мы к огню.

— Итак, маркиз, — обратился ко мне граф, — теперь вы сами видите, что я ничего о вас не знаю. История ваша известна мне лишь отчасти. Будьте же добры, поведайте ее полностью.

— Мне доставляет радость, любезный С**, что вы о том просите. Подбросьте же побольше дров в камин, ведь она будет столь же длинной, сколь и скучной.

— Расскажите хотя бы часть ее — на сегодня этого было бы достаточно. Но только с самого начала. Вам понятна моя просьба?

Он подбросил дров, и я принялся рассказывать:

— Вам известно, любезный С**, что я принадлежу к древнему испанскому роду, предки мои были среди первых христиан и в раннюю пору монархии[124] прославились военными подвигами. Отец мой — потомственный аристократ, и мать происходит из высокородного и богатого семейства. Место моего рождения — Алькантара[125].

— Алькантара! — в изумлении воскликнул граф. — Алькантара? Однако продолжайте...

Тут граф впал в глубокую задумчивость и только спустя некоторое время постарался сосредоточиться, чтобы хоть как-то внимать моему рассказу.

— Свойства моей матери особенно повлияли как на мои манеры, так и на способы приобретения благоприятных талантов, на мое воспитание, а также на все мои устремления и надежды. Я с ранних лет слышал, что ее красота, являющаяся отличительной чертой всего семейства, уже сама по себе неоценимое наследство. Округлые щеки, выразительный рот, пылающий взор и ровные брови были одним из первых значительных даров, предназначенных мне. Живость движений, нежная, ласковая речь, неизменно бодрое настроение и легкое упрямство, которое я сознательно применял не слишком часто, способствовали тому, что я пользовался всеобщим вниманием, снисхождением и благосклонностью.

Родственники мои старались продлить мне дивные годы; но именно это привело к тому, что я рано перестал чувствовать себя ребенком. Одиночество, которым я вынужден был тешиться, сделало меня склонным к мечтательности, обострило мое восприятие и согрело воображение: я строил воздушные замки, и душа моя растворялась без остатка в тихом тумане, орошающем все мои впечатления нежными слезами. Ах, тогда не думал я, какие страдания последуют за этими часами, не ведал, что обитель моих юных сил будет разрушена именно в те мгновения, когда душа простирает радостные картины из прошлого в необозримое будущее.

Когда я юношей появился наконец в обществе, в обращении моем обнаружились чувствительность и теплота, каковые производят особенное впечатление на женщин. Меня старались привлечь. Во мне находили множество мелких недостатков и желали их исправить, открывали множество качеств, достойных любви, и старались их развить. Под предлогом воспитания склоняли к соблазну.

Вскоре мне стало нравиться внимание особ противоположного пола; но, уступая своим прихотям, а еще более моде, я увлекался лишь особо достойными внимания. Я овладел в совершенстве искусством галантности и вскоре имел менее поводов жаловаться на любовь без взаимной склонности, чем на капитуляцию без предварительной осады. Но наступил час, когда я был наказан за свою длившуюся почти год резвость.

Эльмира, графиня фон С***, до пятнадцати лет жила у родственницы в одном старом замке, в глуши и уединении, что препятствовало вниманию и ухаживаниям особ противоположного пола. И вот она прибыла в Алькантару во всеоружии соблазнительной новизны и природных дарований, благодаря которым затмила блеск своих сестер по полу и сделалась недосягаема'для их ревности. Наделенная исключительной красотой, изящным остроумием и чарующей живостью, она таила в себе пылкое сердце, под покровом веселости жаждущее вечной любви. Казалось, природа создавала Эльмиру, будучи в превосходном настроении, поскольку каждое выражение ее лица, каждое движение были отмечены лучезарной радостью, шутливостью и ласковостью. Она принимала мои ухаживания с той веселой, милой искренностью, которая удваивала мою настойчивость, не позволяя, впрочем, идти далее определенной черты.

Однажды вечером застал я ее, как обычно, за игрой на лютне[126]. С инструментом на коленях она сидела на софе, одной рукой обхватив склоненную голову и в другой держа носовой платок. Я вошел в комнату незаметно — она сидела ко мне спиной — и услышал ее тихие всхлипывания, а также увидел, как несколько слезинок упало на лежавшую на полу нотную тетрадь. Я приблизился к ней — она меня по-прежнему не замечала. Я опустился у ее ног на колени, взял повисшую руку и поцеловал, но Эльмира словно превратилась в живую статую. Наконец она вздрогнула и, заметив меня рядом, хотела вскочить и выбежать из комнаты, но я, все еще не проронив ни единого слова, удержал ее.

— Ах, Карлос, — воскликнула она, — вы застали меня врасплох! Ария была, однако, так трогательна, так неописуемо трогательна! Вы никогда ее не слышали? Если хотите, я могу вам ее сыграть!

Эльмира принялась листать нотную тетрадь, но трогательная ария все не находилась. Она пыталась привести себя в более веселое расположение духа, но и это ей не удавалось.

Я вновь взял ее за руку.

— Дражайшая графиня, — обратился я к ней. — Невозможно обрести то, чего желаешь. И я сейчас в том же настроении. Мне было так тяжело и грустно, я надеялся найти вас в веселом, искреннем расположении духа, но вижу лишь слезы и замкнутость.

— Замкнутость? Карлос! Когда я была замкнутой?

— Никогда ранее, но теперь определенно. Эльмира! Лишь годами я юнец — в любви я давно перестал быть таковым. И если