Длинная тень греха - Галина Владимировна Романова

— Два… Мы знаем место, откуда велось наблюдение и съемка.

— Да?! — Писарев резко остановился и, развернувшись, вцепился в крепкие плечи Володи. — Как это?! И ты молчишь?!

— Съемка велась из дома напротив. Этаж шестой, седьмой, установим точно. После экспертизы. Предварительная экспертиза установила, по углу наклона объектива, что именно из дома напротив, с достаточной высоты. Прочешем все квартиры. Негласно, конечно, — поспешил успокоить Володя, заметив, как нервно дернулась шея у шефа. — Установим, кто в то время был дома, кто отсутствовал, кто гулял с собакой. Установим всех, включая почтальонов и соцработников. Будем искать женщину, разумеется… Потом установим личность погибшей и круг ее знакомств. Далее, восстановим поминутно день, когда было совершено преступление. Я имею в виду вашу занятость восстановим.

— Это еще зачем?! — снова вскинулся Писарев. — Ты мне не веришь?!

— Да нет же, нет, Григорий Иванович! — Володя терпеливо, почти на руках, тащил Писарева вверх по лестнице. — Нам нужно воссоздать картину вашего рабочего графика с тем, чтобы установить: где и насколько ваша машина оставалась без присмотра. Странно, что водителя не было… Ладно, это все мы установим. Это уж точно в наших силах. И вот когда все эти сведения, собрать которые не составит особого труда, я думаю, будут у нас на руках, тогда и развернем бурную деятельность.

Нет, не зря все же он платит ему такие деньги! Совершенно не зря. Все ведь умно, логично, без лишней суеты и нервозности. Имея такого начальника службы безопасности, можно не печалиться о завтрашнем дне.

Укладываясь в свою огромную супружескую постель, Писарев почти уже успокоился. Покосился, правда, с неприязнью на пустующую вторую половину, но расстраиваться по этому поводу не стал. Даже плюнул в ту сторону с облегчением. Как, говорится, баба с возу…

Он улыбнулся Володе, пожелавшему ему добрых снов, дождался, пока за ним закроется дверь спальни, и с облегчением откинулся на подушки.

Все… Один…

Теперь можно было бы и помечтать. Так, не зарываясь сильно, помечтать о земном, но слегка запретном.

Вот, к примеру, разберутся они с Володей с этой дрянью, что решила кровушки его напиться и разбогатеть попутно. И тогда он Таньке своей и позвонит.

Нет, не так немного…

Сначала он даст отставку Ленке, а потом уже позвонит. А еще лучше поедет к Татьяне и в ноги упадет. Ничего, с него не убудет, если он покажет ей, как искренне раскаивается. И вот если Танька его сумеет простить, то тогда… тогда, черт побери, и помирать не страшно.

Писарев вдруг почувствовал, как в носу противно защипало, и заслезились глаза. Неужели плачет? Точно, реветь собрался, как баба, даже не стесняясь. С другой стороны, кого ему тут стесняться?! Он один. Наедине с самим собой, а перед собой-то притворяться бессмысленно. И честным можно быть, предельно честным.

Ну! И что получилось в результате этой самой его честности?!

А то и получилось! Любит он свою Таньку. Больше жизни любит. И тоскует по ней, и жизнь ему без нее не мила. Хоть и фигура ее давно перестала быть стройной. И лицо морщинами покрылось, а вот поди же ты. Что бы только не отдал сейчас, окажись она рядом. А что если позвонить ей, а?! Взять просто и позвонить! Намекнуть так издалека про свои чувства неостывшие. Что она, интересно, скажет? Снова рассмеется и откажется верить. Завирался же в былой жизни, еще как завирался. Сумеет ли она понять, простить, поверить?..

Писарев откинул толстое невесомое одеяло и опустил ноги с кровати. До тумбочки, на которой покоился телефон, нужно было пройти полтора метра. Полтора метра длиною в жизнь. В ту самую жизнь, которую он с дурной своей седой головы решил вдруг круто изменить, женившись на молоденькой дурочке.

Он добрел до телефона. Снял трубку и несколько минут крепко прижимал ее к уху, не решаясь набрать знакомый до рези в глазах номер. Набрал лишь первые три цифры, остальные боялся.

Вдруг не поймет бывшая — любимая, как оказалось, — жена его порыва, что тогда?!

Или поймет? Всегда же понимала. По взгляду, по тому, как крепко были сжаты губы или насуплены брови, все понимала его прежняя жена. Болен ли, здоров, весел или печален. Ему и говорить ничего не нужно было. Подойдет, бывало, ладонь на затылок положит, в щеку поцелует и скажет что-нибудь такое… такое простое и милое, что сердце защемит, и все исчезнет куда-то сразу.

Отчего не понимал этого прежде, старый дурак? Отчего не ценил?

Оценил, когда с полным равнодушием столкнулся.

Ленке же до лампочки было, как и где у него кепка, как в том анекдоте, ей-богу! Она ему и в лицо-то никогда так, как Танька, не смотрела. Чего уж говорить о том, чтобы прочесть что-то по глазам. Словесно приходилось разжевывать неоднократно, какие, к чертям собачьим, глаза!..

Он, что же, опять рассопливился? Опять в слезы?

Не заплачешь тут, когда обложило все со всех сторон: шантаж, одиночество, неизвестность, нездоровье. Если вот еще сейчас и Татьяна от него отвернется и не пожелает говорить, тогда все… Тогда дело труба.

Писарев вдруг замер, набрав последнюю цифру своего прежнего телефонного номера. Замер и загадал тут же: если Татьяна откликнется, потянется к нему, поймет, значит, все у него будет хорошо. А если нет, тогда…

— Алло. Слушаю вас, — Татьяна тихонько вздохнула, повторив через паузу. — Алло!

Голос жены зазвучал так обыденно, так знакомо, будто и не было никакого расставания. Будто это он ей с работы звонит и просит приготовить что— нибудь к ужину. Наваждение просто какое-то.

— Тань, это я, — тихо произнес Григорий Иванович и чуть не охнул от резкой боли, прострелившей левую лопатку. Сдержался, чтобы ее не пугать. — Здравствуй, родная.

— Гарик! Гарик, что случилось?! Господи, что-то же случилось?!

Она же умница была, его бывшая жена! Еще какая умница! Все сразу распознала и прочувствовала.

— Случилось, Тань! — просипел он сдавленно и придавил пальцами глаза, из которых сочились глупые слезы.

— Что?! Ну, говори, не томи! Ты что, болен, Гарик?! У тебя неприятности?! Ну, я не знаю просто, что и думать?! — она выпалила все это на одном дыхании, еле успевая выговаривать окончания, это манера у нее такая была, когда волновалась. — Что случилось, что?!

— Домой хочу, Тань! Домой!!! К тебе хочу, Тань!!! Не могу больше! — и не удержавшись, Писарев громко всхлипнул прямо в трубку.

Боль под левой лопаткой кралась между ребрами, к позвоночнику, стягивала мозг. Если сейчас Татьяна скажет ему что-то такое… Что-то такое глупое и несущественное… Или спросит, не пьян ли он, то он точно умрет.

— Тань! Простишь ли ты меня когда-нибудь?! Я ведь люблю, и любил только тебя, и жить без тебя не могу!!! — он плакал теперь громко, не стесняясь, плакал и повторял без конца. — Даже и не думал, что так будет! Жизнь просто кончилась, когда я ушел… Не могу без тебя, родная!!!