Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше - Стивен Пинкер

Как бы ни были важны неписаные законы, не стоит думать, что они могут заменить собой органы власти. Когда чужие коровы снесли вашу изгородь, фермеры округа Шаста не обращаются за помощью к Левиафану и все же живут под его защитой, зная, что, если дойдет, например, до драки или убийства, власти вмешаются в их неформальные разборки. К тому же нынешний уровень мирного сосуществования местных жителей сам по себе является следствием локальной версии процесса цивилизации, ведь еще в 1850-х гг. число убийств в Северной Калифорнии достигало 45 на 100 000, что сравнимо с уровнем средневековой Европы[188].

Я думаю, что теория цивилизационного процесса объясняет современный спад насилия не только потому, что предсказала заметное снижение уровня убийств в Европе, но и потому, что дает верные прогнозы относительно тех мест и времен, которые не могут похвастаться благословенным уровнем убийств 1 на 100 000 в год, характерным для современной Европы. Два исключения, подтверждающие правило, — это зоны, в которые процесс цивилизации никогда не проникал полностью: низшие ступени социально-экономической лестницы и недоступные или малопригодные для жизни территории. Кроме того, существуют две области, где процесс цивилизации повернул вспять: это развивающийся («третий») мир и десятилетие 1960-х. Давайте наведаемся туда.

Самое поразительное в уменьшении числа убийств в Европе — изменения социально-экономического профиля этого преступления. Сотни лет назад богатые не уступали бедным в агрессивности, а то и превосходили их[189]. Благородные господа носили мечи и, не раздумывая, пускали их в ход, чтобы поквитаться с обидчиком. Дворяне путешествовали в компании вассалов (по совместительству телохранителей), так что публичное оскорбление или месть за оскорбление могла перерасти в кровавую уличную драку между бандами аристократов (сцена, с которой начинается «Ромео и Джульетта»). Экономист Грегори Кларк изучил записи о смертях английских аристократов с позднего Средневековья до начала Промышленной революции. Я представил обработанные им данные на рис. 3–7, из них видно, что в XIV и XV в. в Англии насильственной смертью погибало невероятное количество благородных особ — 26 %. Это близко к среднему уровню дописьменных культур (см. рис. 2–2). До однозначных величин процент убийств снижается только к началу XVIII столетия. Сегодня, разумеется, он почти равен нулю.

Процент убийств оставался ощутимо высоким, даже в XVIII и XIX в. насилие было частью жизни респектабельных членов общества, таких как Александр Гамильтон и Аарон Бёрр. Босуэлл цитирует высказывание Сэмюэла Джонсона, которому явно не составляло труда защитить себя словами: «Я поколотил многих, остальным хватило ума держать язык за зубами»[190]. С течением времени представители высших классов стали воздерживаться от применения силы по отношению друг к другу, но, поскольку закон их защищал, сохраняли за собой право поднимать руку на тех, кто ниже по положению. Еще в 1859 г. автор изданной в Британии книги «Обычаи приличного общества» (The Habits of a Good Society) советовал:

Общий спад насилия в Европе предварялся спадом насилия среди элит. Сегодня статистика каждой европейской страны показывает, что львиная доля убийств и других насильственных преступлений совершается представителями низших социально-экономических классов. Первая очевидная причина такого смещения — то, что в Средние века насилие помогало достичь высокого статуса. Журналист Стивен Сэйлер приводит один разговор, состоявшийся в Англии в начале XX в.: «Почетный член Британской палаты лордов сетовал, что премьер-министр Ллойд Джордж возводит в рыцарское достоинство нуворишей, только что купивших себе большие поместья. А когда его самого спросили: „Ну а как ваш предок стал лордом?“ — он сурово ответил: „С помощью боевого топора, сэр, с помощью боевого топора!“»[192].

Постепенно высшие классы откладывали свои боевые топоры, разоружали свиту и прекращали боксировать с лодочниками и извозчиками, а средние классы следовали их примеру. Последних, конечно, усмирил не королевский двор, а другие культурные силы. Служба на фабриках и в конторах заставляла учиться правилам приличия. Процессы демократизации позволили им солидаризироваться с органами управления и общественными институтами и дали возможность обращаться в суд для разрешения конфликтов.

А затем появилась муниципальная полиция, основанная в 1828 г. в Лондоне сэром Робертом Пилем. С тех самых пор английских полицейских называют «бобби» — уменьшительное от Роберт[193].

Насилие сегодня коррелирует с низким социально-экономическим статусом в основном потому, что элиты и средний класс добиваются справедливости через систему правосудия, в то время как низшие классы прибегают к решениям, которые исследователи называют «помоги себе сам». Речь не о книгах вроде «Женщины, которые любят слишком сильно» или «Куриный бульон для души» — под этим термином подразумеваются самосуд, линчевание, вигилантизм и другие формы насильственного возмездия, с помощью которых люди поддерживают справедливость в условиях невмешательства государства.

В известной статье «Преступление как социальный контроль» социолог права Дональд Блэк показывает: то, что мы называем преступлением, с точки зрения его исполнителя — восстановление справедливости[194]. Блэк начинает со статистики, давно известной криминологам: только небольшая доля убийств (вероятно, не более 10 %) совершается в практических целях, например убийство хозяина дома в процессе ограбления, полисмена в момент ареста или жертвы грабежа или изнасилования (потому что мертвые не болтают)[195]. Самый же частый мотив убийств — моральный: месть за оскорбление, эскалация семейного конфликта, наказание неверного или уходящего любовника и прочие акты ревности, мести и самозащиты. Блэк цитирует некоторые дела из судебных архивов Хьюстона: