Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

полдень, когда уставшие от работы женщины расстелили на траве палас и разложили на нем еду, можно было подслушать такой разговор:

— Слыхали, поймала бедного балхарца!

— Этого можно было ожидать. Только балхарец, который любит пестроту да яркость, и должен был попасться в ее силки.

— А что имеет балхарец? Только глину да печь. А тут из ада да в рай, словно к аллаху за пазуху.

— Женщины, попросите Хандулай, пусть она мне хоть на время уступит своего ишака! А то вот уже десять лет вдовствую, и нет на меня никакого балхарца.

…Так шли дни в легких, затихающих пересудах, пока однажды не случилось новое событие. И опять Хандулай стала жвачкой для всех длинноязыких.

Говорят, что в тот момент, когда Хандулай встречала возвращающуюся из стада корову, в воротах ее дома появилась незнакомая женщина. Ее большие ноги были обуты в галоши такого размера, что в каждой могла поместиться целая мерка бобов.

Когда она подняла руку, открывая ворота, Хандулай невольно подумала: «Не дай аллах испытать тяжесть этого кулака».

— Это дом вдовы Хандулай? — спросила женщина глухим басом. Голос ее словно поднимался из глубин ущелий, вызывая эхо в горах.

— Я не вдова, — с достоинством ответила Хандулай. — У меня есть муж, достойный иметь камень на годекане среди самых мужественных.

— Где он, твой муж? — прогрохотала незнакомка и, широко расставляя свои ноги в огромных галошах, поднялась по лестнице. «Тап-тап», — отдались в ушах Хандулай эти шаги.

Сердце у нее екнуло, почуяв что-то неладное. Положив на ступеньки крынку, приготовленную для дойки, Хандулай поднялась в дом. Огромная женщина уже перешагнула порог. При этом она вынуждена была согнуться вдвое, чтобы не удариться о притолоку.

Войдя в комнату, женщина замерла. Здесь, занимая большую часть площади, стояли обширные нары, высокие от толстого матраса, застеленного белым войлоком. И на всем этом великолепии с пуховой подушкой в головах возлежал Магомед. Рядом с ним сверкал серебряный кинжал и лежала шапка из золотистого каракуля. Одет он был в суконный костюм, который прежде ему и во сне не снился. Этот костюм остался еще от мужа Хандулай. Наверное, ни один окружной наиб[20] не пользовался такими почестями.

— Асаламалейкум! — всплеснула руками женщина. — Нашел теплое местечко за пазухой богатой вдовы. А детей, значит, как кукушка, в чужое гнездо?

И, стоя за ее спиной, Хандулай увидела, как Магомед вмиг вскочил, покрылся багровыми пятнами и весь сжался так, что, казалось, мог поместиться в кулаке этой женщины, как мокрый цыпленок.

— Я… я… я, — заикался он.

— Ты, ты, вижу, что ты, — двинулась на него женщина.

— Это все слу-слу…слу…чилось из-за ос…ла, — наконец выговорил он.

— Осел, возвращаясь из стада, сам находит свой дом. А ты хуже осла! — С этими словами она схватила его за руку и отбросила на середину комнаты. И тут она заметила Хандулай.

— Я тебе покажу, деревянная доска, как расставлять силки чужим мужьям! — И ее кулак показался Хандулай чугунным казаном, что висел над очагом.

— Я не знала, что он женатый, он уверил меня, что живет один, — расплакалась Хандулай.

Больше всего ей было обидно не то, что так быстро и позорно закончилось ее семейное счастье, а то, что он, Магомед, которого она считала мужчиной среди мужчин, так размяк перед этой женщиной.

Не обращая внимания на рыдавшую хозяйку, женщина вышла во двор и потребовала ослиху. Магомед вывел ее из хлева и покорно, даже не взглянув на Хандулай, поплелся за женой.

И десятки любопытных глаз, смотря со всех крыш, видели, как огромная женщина вывела со двора Хандулай ослиху и маленького мужчину с виновато опущенной головой.

Говорят, что, когда эта процессия уже покидала аул, Мучминат, та самая соседка Хандулай, прибежала к годекану и, размахивая руками, обратилась к мужчинам:

— Что же вы сидите, когда оскорбляют женщин нашего аула и обидчик, да еще в одежде покойного Тахирбека, как ни в чем не бывало возвращается к себе домой? Выходит, любой чужак может прийти к нам и поиздеваться над нашей женщиной?!

Эта горячая речь всколыхнула годекан. И молодые горцы, готовые в любой момент обнажить кинжалы, вскочили со своих мест и выжидательно посмотрели на старейшину. Однако тот, всегда столь чувствительный к чести своего аула, на этот раз и бровью не повел. Холодным жестом руки он остановил их:

— Прежде чем есть пуд соли, надо было подумать, что придется потом выпить море воды, — многозначительно проговорил он. — А нас не томит жажда…

И молодым горцам пришлось умерить свой пыл. Нехотя разошлись они по своим местам, с неудовольствием и даже осуждением глядя на старейшину, который помешал им показать пришельцу, как пахнут кулаки у мужчин их аула.

И никто, даже любопытная Мучминат, не знал причины столь странного поведения старейшины. Не знали, что когда-то он сам имел виды на молодую вдову и однажды, выбрав полночь потемнее, предложил ей стать его второй женой, обручившись с ним по шариату. Но Хандулай прогнала его и даже, что было ему особенно обидно, обозвала старой кочергой.

С тех пор старейшина и «точил зуб» на бедную вдову.

Мучминат, не получив поддержки годекана, разразилась еще одной горячей речью, которая кончалась так:

— Если бы под этими папахами были настоящие мужские головы, то не пришлось бы нам дожить до такого позора. Нашелся бы для нее муж и в собственном ауле.

С этими словами она удалилась, и вскоре ее черный платок — траур, который она носила по троюродному брату, умершему пятнадцать лет назад, — замелькал то на одной, то на другой крыше. И быстрее, чем курица склюет брошенное ей зерно, за Мучминат выросла длинная цепь женщин, вооруженных палками и вилами. На краю аула они догнали процессию, состоявшую из огромной женщины, маленького понурого мужчины и ослихи.

Излишне описывать, что было там. Тот, кто хоть раз видел разъяренных женщин аула, когда они дерутся за его честь, только тот может понять, что пришлось испытать несчастному балхарцу.

Огромная женщина ликовала. И только когда они, сняв с балхарца одежду покойного Тахирбека — а в горах нет большего позора для мужчины, чем быть раздетым женщиной, — прошлись по нему ветками колючек, она завопила: «Хватит, хватит, надо же и на мою долю что-то оставить!..»

Возвращаясь в аул, женщины нарочно замедлили шаги у годекана, победоносно держа над головой одежду покойного Тахирбека, привязанную к палке.

А вечером та же Мучминат собрала любопытных женщин. Они поднялись на крышу Хандулай и по очереди смотрели в дымовую трубу.

Несчастная с распущенными волосами и исцарапанным лицом сидела у потухшего очага. А потом,