Четвёртая - Екатерина Нагорная

своих покоях ("Ох, Шо-Рэй, неужели заметили?")?

Сольге молчала, глядя на туфли Байвин.

— Ну же, смелее!

По толпе прокатились глумливые смешки.

— Молчишь? Я задала тебе вопрос. Отвечай! — Байвин старалась держаться величественно и спокойно, но медовость покидала голос, и левый каблук, нет-нет, а нервно выстукивал по доскам пола. Тук-тук-тук… Вместо слов Байвин, вместо перешёптываний по сторонам Сольге слушала этот стук и… успокаивалась.

— Отвечай!

— Я служу королю Толфреда, Байвин. И отчитываюсь только перед ним.

Тук-тук-тук. Бах! Каблук едва не сломался.

— Отвечай! Я приказываю!

— Приказывать мне может только король.

У южанки оказался резкий, гортанный голос:

— Как смеешь ты так говорить со своей королевой! Встань на колени и отвечай!

Сольге не удостоила её даже взглядом.

— Ты не королева, Байвин. Уйди с трона, король Толфред будет недоволен.

— Короля нет! Здесь только я!

А вот это зря. По залу прошёл глухой ропот. Она дала маху. Байвин. И сама это поняла. Но разве можно было сдержаться, когда эта… О, как же она ненавидела эту девчонку! За всё сразу, но особенно — за глаза. Такие же, как у самой Байвин, как у Толфреда. Как у отца. Он мог сколько угодно повторять, что никогда не признает Сольге дочерью, это было неважно. Всякий, кто взглянет на неё, сразу поймёт, чья она: от её проклятой мамаши только фигура и рост, остальное — их порода.

— Король есть всегда, — тихо сказала Сольге. — И он обо всём узнает, поверь мне.

На секунду Байвин ослепла от ярости.

— Выпороть! Десять, нет, двадцать ударов кнутом! Увести!

Она проиграла сегодня. Да. Но эта дрянь сама подставилась под удар. Спустить такое? Нет, сегодня Байвин отыграется за всё.

Из тронного зала всех выгнали на площадь. Дрожащими руками конюх Мавель привязал Сольге к столбу ("Интересно, когда его успели тут поставить?"). Лучше него никто с кнутом не управлялся.

— Простите меня, архивариус Сольге, — бормотал он, — простите. Госпожа Байвин заставила меня. Я постараюсь бить послабже.

— Не надо, Мавель, иначе тебя самого накажут.

Похоже, что на площадь согнали почти всех. Прислуга, мастеровые, королевские советники, их секретари и писари, ученики и дворовые дети. Так много знакомых лиц, только дружеских нет. И всё же ни одной злорадной ухмылки, нет радостных перешёптываний. Тишина. Такая плотная и тяжёлая.

Свист кнута. Удар. Спину обожгло болью. Сольге вскрикнула. Кто-то в задних рядах было засмеялся, но быстро утих.

— Сильнее! Не надо её жалеть, иначе будешь жалеть себя, — голос Байвин был спокоен и холоден, вспышка ярости прошла так же внезапно, как и началась.

Мавель закусил губу и снова занёс кнут. Свист. Удар. Вскрик. С каждым ударом тишина на площади становилась всё тяжелее и гуще. Сольге не любили, это правда. Держалась всегда особняком, огрызалась, насмешничала. То ли дело госпожа Байвин: всегда выслушает, поможет, если надо, настоящая хозяйка. Но сейчас что-то изменилось. Сольге жалели, а Байвин стали бояться.

— Да кто так бьёт! Эй! — грубый насмешливый голос прервал экзекуцию. Снова знакомый южанин — тот, с площади.

Конюх с облегчением выпустил кнут из рук и хотел уже уйти.

— Э, нет, паренёк, стой и учись. Пригодится, — южанин загоготал. — Только подправим сейчас немного.

Он ухватил Сольге за волосы и стал кромсать их ножом, что-то довольно приговаривая на своём языке. Было больно, очень больно. Потом снова взвизгнул кнут. Сил на крик у Сольге уже не осталось.

На каком ударе она лишилась чувств, Сольге не знала. Не видела, как южанин опустил кнут, не слышала приказа Байвин продолжать, во что бы то ни стало, не знала, кто осторожно отвязал её от столба и перенёс в Детское крыло.

***

Иногда темнота отступала, и она слышала голоса.

— Сольге! — звал дрожащий шёпот Янкеля.

— Согге не-е-е-ет! — довольно хихикала Доопти.

Их сменяли причитания Уллы:

— Как же так, девочка? Очнись, открой глаза, милая!

А потом приходила боль. Она разрывала, выворачивала спину, дёргала за волосы, кромсала тупым, ржавым ножом и смеялась, смеялась, смеялась злым гортанным смехом. «Эй! — хохотала боль — Эй!» И Сольге звала спасительную темноту.

— Сделай что-нибудь!

— Сделай!

Голоса звенели тревогой и мольбой.

— Сделай! Сделай! Сделай!

— Я не целитель, — голос, который им отвечал, был полон вины и боли, другой боли, своей собственной.

Остальные голоса стихали, терялись в темноте, а этот, Сольге это чувствовала, всегда был рядом, даже когда молчал. С ним приходило тепло. Оно убаюкивало боль, отбирало ржавый нож и потихоньку, почти незаметно, вытесняло её прочь.

— Возвращайся, Сольге, — звал голос, приносящий тепло. — Возвращайся, ты нужна здесь.

Сольге хваталась за него, как за спасительную руку, и постепенно выбиралась из темноты. Боль ещё скалилась, ещё пыталась ухватить, но зубы её стёрлись, а когти затупились. Да и сама она расквасилась, ослабела и больше никого не пугала.

Сначала она решила — ослепла: темнота вокруг так и не рассеялась. И только потом скорее почувствовала, чем увидела, маленький огонёк.

Комната мага. Наверное. Лежать было неудобно, всё тело затекло. Сольге было хотела поменять положение, но стоило ей только шевельнуться, как боль радостно оживилась и вцепилась ей в спину. Сольге тихонько застонала.

Шорох, тихие шаги.

— Не двигайся. Кожица на ранах ещё слишком тонкая, не нужно её тревожить. Потерпи.

— Шо-Рэй…

— Вот ты и вернулась, принцесса, — маг улыбался в темноте, она это слышала.

— Я не…

— Да, ты не она. Ты гораздо больше, во всяком случае, если мы говорим о принцессах Октльхейна, — в голосе мага громыхнул металл, замороженный ветрами Дальнего Севера.

— Долго я так лежу?

— Кто считал эти дни, Сольге? Долго. Гораздо дольше, чем хотелось бы.

Его прервали. Дверь распахнулась и в глаза ударил яркий свет. Сольге зажмурилась, но успела увидеть как скривился Шо-Рэй. Нет, конечно, на самом деле фонарь еле светил, но после крошечного огонька свечи он бил по глазам, как все три Сестры разом.

— Сольге вернулась, госпожа, — сказал маг. Улла — а это была она — охнула и прикрутила свет в фонаре. Глазам стало легче.

Лёгкий шорох. Это Шо-Рэй вышел, оставив их обеих наедине.

Спине Сольге стало прохладнее — это Улла сняла с неё лёгкую накидку. Осмотрела раны.

— Вот и хорошо, милая, вот и славно. Ты вернулась, а мы так за тебя испугались.

— Улла, Шо-Рэй…

В нос Сольге ударил резкий запах — мать Хендрика умела готовить лечебные мази не хуже любого травника.

— Какой ещё Шо-Рэй? Нет здесь никакого Шо-Рэя. Мы с твоим архивным мальчишкой тебя тут уже который день выхаживаем. Девчонка тут ещё эта, головой скорбная, мешается. А больше никого, — Улла, едва касаясь кожи, втирала снадобье в раны