Гонконг - Николай Задорнов

Еще он хотел бы перевести ей «Думы» и «Молитву», но у него не хватало слов.

– Я не ошиблась, когда сказала, что хочу быть вашим другом! – сказала Энн.

Жаркая ночь спустилась быстро. Внизу, разбиваясь и всплескиваясь, фосфоресцировали волны. Чуть ниже вершины горы, под пиком Виктория, белели летние резиденции.

Она заговорила о чопорности и строгости нравов в провинциальном обществе колонии. Достаточно, чтобы кто-то из семьи чиновника совершил опрометчивый шаг в личных отношениях, как служебное лицо будет скомпрометировано и удалено.

«Но жена Цезаря вне подозрений? И дочь Цезаря тоже?» – подумал Алексей.

– А какие кони в вашей стране?

Алексей сказал, что казачий конь невысок, но вынослив, отлично переплывает реки и горные потоки. Есть прекрасная порода крупных донских скакунов... Орловские рысаки... Карабахи у горцев. Из степей приводят ахалтекинцев. За Каспийским морем у древнего народа в пустынях разводится эта порода скакунов. С золотистой короткой шерстью, они словно вылиты из чистого золота. Те, кто видит их впервые, не верят, говорят – вы их покрасили... Есть ахалтекинцы с белокурыми гривами и голубыми глазами.

– А сами туркмены?

– Черные как смоль.

«Как он любит лошадей!» Она спрыгнула с коня. «Но любит ли он собак?»

Они подошли к небольшому домику с садом.

– Я познакомлю вас с отцом.

Они сидели в гостиной, когда с занятым видом вошел сэр Джон. Алексей встал. Сэр Джон протянул Алексею руку. Кивнул головой дочери и прошел в другую комнату.

Поздно вечером Алексей и Энн простились на улице у отеля. Ее сопровождал офицер-бенгалец и два сипая.

– Бай-бай, – чуть тронув его руку, сказала девушка.

вспомнил Сибирцев любимые в отрочестве стихи.

«Неужели из скромного и усердного мальчика я превратился в развязного повесу, в типичного моряка? Или я слаб и впечатлителен?»

Китаец-швейцар открыл низкую дверь, в отель и быстро поклонился с глубокой почтительностью.

Шиллинг сидел на диване и читал местную газету.

– А где Осип Антонович?

– Его пригласил к себе мистер Джордин.

«Долго его нет!» – подумал Сибирцев.

Энн вернулась в резиденцию на пик Виктория. Она переоделась и попросила у отца позволения войти в кабинет.

Сэр Джон при зеленой лампе сидел у стола с бумагами.

– У казаков особое седло, которое не принято нигде более, – стала рассказывать дочь, – они скачут, стоя в стременах.

– Да. Я ездил в России в таком седле.

Отец везде был и все видел.

– Папа, вы знаете русский язык?

– Да, я знаю русский язык. Я первый в нашей стране переводил русских поэтов.

Отец с трудом оторвался от занимавших его гонконгских дел. В отношениях с Китаем неустойчивое и унизительное для Англии положение.

Сэр Джон познакомился с офицером, введенным в дом дочерью, и подал руку. Он вполне доверял ее вкусу и выбору.

– В свое время я выучил русский и после этого издал два сборника русской поэзии и народных песен в моих переводах. Первый сборник разошелся быстро и принят был у нас как нельзя лучше. Он вызвал также восторженные отклики в России. Тогда царствовал Александр Первый – наш союзник в войне против Наполеона-Бонапарта. До меня дошли известия, что император удовлетворен появлением книги в Англии. Я приехал в Россию, и государь наградил меня бриллиантовым перстнем. Я храню его. Я познакомился с великими писателями России Державиным и Карамзиным. Вернувшись домой, ободренный, я продолжал работу со всем жаром молодости. Мне было двадцать два года. Вскоре я выпустил второй сборник, которому предпослал обращение к царю с призывом освободить крестьян и отменить цензуру. Мой второй сборник, а главным образом, мое предисловие к нему вызвали недовольство царя. Александр был человеком настроения, пылко религиозным и поддавался влияниям. Кончилось тем, что царь приказал запретить распространение моих книг в его империи. Я был введен в заблуждение тем, что увидел и услышал в Петербурге. До меня доходили известия, что Александр либерален, готовит реформы, стремится к освобождению крестьян. В те годы он издал на русском языке нашу конституцию для распространения в своем народе. Нам казалось, что страна готова к реформам и ждет их. Но как средство от болезни ей навязали еще более ужасную тиранию.

Энн не была удивлена, хотя никогда не слыхала ничего подобного. Она знала, что ее отец необыкновенный человек, но полагала, что его литературная деятельность принадлежит лишь его поколению.

– Вы знаете поэта Пушкина?

Сэр Джон встал как бы вдохновенный. Ясно, молодой человек рассказывал ей о поэзии.

– Я переводил Батюшкова, Державина... Карамзин был моим другом. Я открыл нашей публике Жуковского. Пушкина я не переводил.

– А Лермонтова?

– Нет. Нет. Теперь все народы гордятся именем какого-либо поэта, который не имеет значения нигде, кроме как у себя на родине. Пушкин подражатель Байрона, для наших читателей он не представляет интереса.

– Алекс сказал мне, что Пушкин поэт борьбы за свободу, папа.

Боуринг с удивлением посмотрел на дочь.

Сэр Джон высок, с белокурой головой в легкой седине, с лицом, с которого еще не сошел румянец, несмотря на годы, но глаза на этом сильном жизнерадостном лице тяжелы и мрачны, как у человека, видевшего слишком много, и при этом с оттенком привычной властности. Казалось, единственное холодное выражение застыло в них.

– Нет! – горячо сказал он. – Пушкин поэт придворный. Он поэт военных парадов, побед и маршировок гвардейцев, певец захватов! Это значит – сторонник самодержавия и расширения империи, апологет завоевания Кавказа! Он враг Мазепы, он утверждает все то, против чего мы воюем.

Боже! Как может существовать два столь противоположных мнения! «Почему, отец, поэт не может восхищаться подвигами защитников своей отчизны, своими войсками!» – хотелось воскликнуть Энн. Хотя эти темы лично ей чужды совершенно, какие бы войска ни» совершали подвиги. Она еще ничего не знала про военные поэмы Пушкина. «Но мы же вместе сражались против Наполеона? И разве мы не восхищаемся патриотизмом своих поэтов и художников? Кто из великих не отдавал этому дань?»