Мёртвые возвращаются - Кристофер Ламой

хохотать, пока мама не перебьёт всех в этом доме.

– Нееееет! – кричу я. – Мама, не делай этого! Это же мы!

Мама направляет дуло на Улафа. Он закрывает глаза руками.

Я знаю, что ничего не могу сделать. Она застрелит Улафа, потом папу, а в конце и меня тоже…

И вдруг в коридоре раздаётся детский плач. Мама оборачивается. Смех Алины стихает. Звук идёт из комнаты Гарда.

Мама выпускает винтовку из рук, Улаф подползает и успевает подхватить её. Медленными неуверенными шагами мама заходит в комнату Гарда. Я бегу вслед за ней по коридору, сердце у меня готово вырваться из груди. Я останавливаюсь в дверях – и вижу её. У неё в руках радионяня. Её голова склонилась набок, она разглядывает предмет и прислушивается к плачу. «Кукла! – думаю я, – наверняка это кукла! Ида приставила её ко второй радионяне. Кукла лежит где-то в доме и орёт в микрофон».

– Хенрик! – Улаф вырывает меня из размышлений, отталкивает от двери, проходит в комнату и обхватывает маму обеими руками. Радионяня падает на пол, мама пытается вырваться из захвата Улафа, чтобы поднять её.

– Моё дитя, – шепчет она. – Он жив!

– Помоги мне! – кричит Улаф.

Я хватаю маму за ноги.

– Надо вынести её из дома, Хенрик!

Мы поднимаем маму, я спиной вперёд выхожу в коридор и осматриваюсь:

– А вдруг Алина вернётся?

– Она внизу! – кричит Улаф. – Ищет плачущего ребёнка!

– Но что, если…

Герхард перебивает меня:

– Я задержу её. – Он стоит, согнувшись, в конце коридора и держится за плечо. Между пальцами течёт кровь. Я не успеваю ничего сказать, потому что он разворачивается и, прижимаясь к стене, идёт к лестнице.

– Хенрик! – кричит Улаф.

Мы тащим маму к выходу.

– Моё дитя, – бормочет она, её тело сотрясает дрожь, – моё дитя. – Её голос грубеет и переходит в крик: – Алина! Вернись, Алина! Пожалуйста! Где же ты?! – Мама змеёй извивается в наших руках, но мы спускаемся с ней вниз по лестнице.

В коридоре нас встречает выбежавшая из гостиной Ида.

– Всё сработало, Ида! – кричу я. – Всё сработало!

Ида бросает взгляд в сторону гостиной, теперь я слышу куклу более отчётливо. Вся комната заполнена детским плачем.

– Я хорошо спрятала её, – говорит Ида, – но скоро она всё равно её найдёт.

Из кухни доносится звон разбитого стекла и грохот переворачиваемых стола и стульев.

– Алина! – кричит Герхард. – Где ты, Алина? Покажись!

– Открой дверь! – рявкает Улаф.

Ида несётся к двери: к счастью, она уже не заперта – наверное, из-за того, что внимание Алины полностью переключилось на детский плач и она больше не следит за нами. Вскоре мы выходим на крыльцо, и последние звуки, которые я слышу в доме, это крики Герхарда и плач в гостиной. Детский плач и глухие всхлипывания женщины.

– Надо отнести её как можно дальше от дома! – кричит Улаф. Я пытаюсь отдышаться.

Так мы и поступаем – бежим через поляну, держа маму на руках. Постепенно начинает казаться, что её отпускает. Она больше не дёргается и реже всхлипывает. Мы осторожно кладём её на землю, Улаф бросает на неё последний взгляд.

– Держи её здесь, – говорит он, – я заберу твоего отца и подожгу это проклятое место.

– А как же Герхард? – спрашиваю я. – Что будет с Герхардом?

Улаф бледнеет:

– Его мы больше не увидим.

Старик идёт обратно в дом, и несколько секунд я думаю, что надо бы пойти за ним, но я знаю, что худшее уже позади. Скоро мы одержим над домом победу.

Я вижу бегущего к нам Гарда и в изнеможении опускаюсь на землю. Делаю глубокий вдох и выдыхаю через рот. Сердце грохочет как маятник в часах. Ида садится рядом.

– Вот же чертовщина, – говорит она, качая головой.

Я начинаю смеяться и ничего не могу с этим поделать – я просто смеюсь. Власть Алины над людьми сильна в стенах дома. К маминому лицу начинают возвращаться краски, щёки розовеют. Она лежит с закрытыми глазами и выглядит вполне умиротворённой. Как будто спит.

Я сначала слышу, а потом вижу, как старый деревянный дом охватывают языки пламени. На втором этаже происходит оранжевая вспышка, из окон валит дым и смешивается с туманом. В дверях показываются двое. Улаф поддерживает папу, они спускаются с крыльца и подходят к нам.

– Мы справились, Хенрик, – говорит Ида.

Я беру её за руку:

– Я сюда никогда не вернусь.

Ида криво улыбается, но улыбка тут же исчезает с её лица, когда внезапно раздаётся жалобный крик, полный боли, как будто кричит сам дом. Я вздрагиваю.

– Последний крик Алины, – шепчет Гард.

– Думаешь, теперь она обрела покой? – спрашивает Ида.

От мыслей обо всём случившемся у меня пересохло в горле.

– Да, – киваю я. – Скоро она встретится со своим сыном.

Мы долго сидим, глядя на языки пламени, поднимающиеся в ночное небо. Вдали завывает сирена, потом их становится несколько. Но пламя уже полностью охватило дом. Машинам с мигалками сюда не успеть. Дом 37 по Лодочной улице сгорит дотла, и его проклятие будет уничтожено.

Мама с папой спокойно лежат рядом с нами. Улаф стоит, уперев руки в бока и наблюдает за пожаром. Я встаю рядом с ним и смотрю, как пламя пожирает проклятый дом.

Шесть лет спустя

Из окна машины я вижу огромные белые снежинки, пляшущие на ветру. Горный хребет на другой стороне Ботсвикского фьорда совсем побелел. Сам фьорд облачился в зимний наряд, а снег толстым одеялом накрыл крыши и стены домов. Повсюду снуют люди, одетые в парки, и сражаются с белой напастью с помощью снегоочистителей и лопат.

Я не спал несколько ночей. Всё тело ломит. Я с трудом держу глаза открытыми, но делаю глубокий вдох, бью себя по щекам и не даю себе заснуть. Стискиваю зубы, давлю на газ и еду дальше.

Улаф умер три года назад. Он отошёл тихо, лёжа на больничной койке, и не знаю, говорил ли священник на прощании с ним в церкви так громко, что стены дрожали. Моя нога не ступала на землю Ботсвика шесть лет, но Ида ходила на похороны. Она рассказала мне по телефону, что пришло много людей, все скамьи были заняты, а спустя несколько недель я получил фотографию его усаженной нарциссами могилы с фьордом на заднем плане.

Я останавливаюсь на перекрёстке, сижу и постукиваю ногой, пока мимо проезжает другая машина.

Последние шесть лет мы виделись с мамой два раза в неделю. С каждым годом