Синие дали - Александр Павлович Беляев

Иван Семенович. — Теперь от охоты тебя и за уши не оттянешь. Забудешь и думать о своем домино!

Взошло солнце. Осветило землю и пригрело сверху нежарким ласковым осенним теплом. Туман пополз в низины. Лёт потихоньку стал ослабевать. А скоро и совсем прекратился. В прозрачной синеве утреннего воздуха наступили покой и тишина. Откуда-то послышалось мычанье коров. Свистнул мальчик-пастух и щелкнул кнутом. Иван Семенович причалил к камышу. Охота закончилась. Он понимал это. Но ему хотелось еще сильнее разжечь Журикова, и он решил: «Буду вытаптывать. Надо ему часика два еще пострелять»… Он поднял голенища сапог и решительно полез в заросли. В нос ему ударил знакомый запах болота. Вода замочила его до пояса. Он сделал несколько шагов, пробираясь через густую осоку, и неожиданно провалился в трясину. Хватаясь за камыши, Иван Семенович еле вылез на сухую кочку. От натуги заныло под ложечкой, застучало в висках.

— Тьфу, пропасть! — выругался он и подумал, тяжело переводя дух: — Надо, однако, поосторожнее. Эдак пузыри пустить можно!

Но делать было нечего, утка в траве сидела крепко, и, чтобы поднять ее на крыло, ему пришлось лезть в камыши снова.

Часам к двенадцати, облазив все болото, он убил чирка и крупного крякового селезня. Журиков, по его предположению, должен был к этому времени настрелять раза в три больше. Теперь он, правда, стрелял все реже и реже, но Ивана Семеновича это только радовало. «Патроны жалеет, — щуря глаза, с улыбкой думал он. — Захватил азарт, небось ждет, когда матерая повалит. А того не знает, пугало огородное, что теперь до сумерек всякой охоте шабаш! Ну жди, жди!»

Он залез на высокую кочку и пристально стал вглядываться в сторону шалаша. Журиков, во весь рост поднявшись над своим укрытием, махал кому-то носовым платком.

— Давай сюда!.. — долетел до Быкова его голос.

— Эге…го! — весело откликнулся Быков. — Ты чего?

— Давай сюда! — повторил Журиков.

— Боится, что утки утонут! Чудак рыбак! — усмехнулся Быков и не спеша стал пробираться к шалашу.

У шалаша, в небольшой, невесть откуда взявшейся лодчонке с шестом в руке сидел парнишка. Рядом с лодкой на островке разоружался Журиков. Увидев Быкова, он чуть не плача запричитал:

— Ну где же ты, Иван Семенович? Голубчик! Я обкричался весь. И стрелял раз десять. Зову-зову, а тебя ни слуху ни духу! Разве так можно?!

— Ничего не слыхал, — честно признался Быков. — А что случилось? Подранка, что ли, упустил?

— При чем тут подранок? — махнул рукой Журиков. — Мне лодка вот так, позарез нужна. Насилу мальца дозвался!

— Зачем же спешка такая? — не понял его Иван Семенович. — Уток собрать всегда успеем, им ничего не сделается…

Журиков аккуратненько приставил к шалашу ружье, повесил на сучок патронташ и виновато улыбнулся:

— Утки мне тоже не нужны. Их у меня все равно жарить некому. Тут, видишь, дело какое. Сейчас времени-то сколько? Час? А мы с приятелями уговаривались еще в двенадцать собраться, козла морского забить. Получается — я тут, а они там! Чепуха получается! Ты уж извини, Иван Семенович, но мне отсутствовать никак не годится. Вот твое ружьишко, вот патрончики! И давай, давай, поехали, — заторопил он мальчишку, хватаясь за шест. — Эх, черт, опоздал я с этой охотой! Вечером увидимся. Обязательно заходи! — крикнул он Быкову и помахал рукой.

Иван Семенович от неожиданности растерялся, хотел что-то сказать, но, посмотрев на тощую, сутулую спину Журикова, изогнувшуюся под тяжестью шеста, понял безнадежность любых слов.

— Душа твоя доминошная! С такой охоты сбежал! Сам-то ты козел настоящий, — только и проговорил он и полез в камыши подбирать убитых Журиковым уток.

ГОН

Охота началась прямо за деревенскими огородами. Мелкий ивняк, осинник и молодые березы подступали непосредственно к плетням и, скатываясь по увалу вниз, где-то там вдали переходили в большой темный лес. С вечера погода обещала быть мягкой. Но за ночь землю выстудило, лужи затянуло ледком, кусты, валежник, траву, опавшие листья посеребрило инеем.

— Опоздали на денек, — сокрушенно сказал Баклашкин и ковырнул сапогом прихваченную морозцем кочку.

Герка с любопытством взглянул на него. Баклашкин был грузен, высок, медлителен и степенен. Говорил он немного и только по делу. Герка не понял, что огорчило его и куда или на что они опоздали. Но спросить об этом Баклашкина не успел. Потому что Баклашкин сам объяснил причину своего неудовольствия:

— Собачкам жестко будет: быстро ноги собьют. Придется по лесу крутиться.

С этими словами он снял с собак ошейники, и они, обе рыжие, вислоухие, по кличке Рыдай и Плакса, быстро скрылись в кустах.

— А где же еще охотиться? — не удержался на сей раз от вопроса Герка.

Баклашкин ответил не сразу. Зато Михаил незамедлительно смерил друга уничтожающим взглядом. Ему никак не хотелось показывать перед Баклашкиным свою неопытность, не хотелось признаваться в том, что оба они на заячьей охоте с собаками впервые. Но Баклашкин давно уже оценил охотничье умение своих квартирантов и потому ответил Герке спокойно и рассудительно:

— А еще можно в поле за русаками. Беляк-то, он килограмма два, больше не тянет. А русаки и по пяти, бывает, попадаются.

— Ясно, — сказал Герка и посмотрел на Михаила.

— Не задавай дурацких вопросов, — прошипел сквозь зубы Михаил и закурил. А Баклашкин так же спокойно продолжал:

— Собачки у меня паратые, резвые. Поднимут зверя, на хвост ему сядут. Так что при стрельбе повнимательней будьте.

— Это уж не беспокойтесь, — поспешил заверить его Михаил.

Но Баклашкин продолжал свое:

— На охоте всякое бывает!

В лесу стояла задумчивая тишина, свойственная природе только в пору самого позднего чернотропа. Деревья еще не уснули. Они были еще гибкими. Но их уже прихватило морозцем, припудрило инеем, и они, насторожившись, притихли. Смерзшаяся за ночь сплошным покровом листва с глухим шумом продавливалась под сапогами. Хрустел лед, и особенно на лужицах, где вода вымерзла совсем.

Компания миновала осиновые мелочи и очутилась на краю широкой, густо заросшей травой и кустами вырубки.

— Трудно будет поднять сегодня косого, — оглядев вырубку, заметил Баклашкин. — Заяц, почитай, весь уже белый. Лишнего шагу ступить боится. Пока сапогом не ткнешь — не встанет.

— Ну и бог с ним, пусть лежит! Мы и так побродим! — поспешил успокоить его Герка. Ему вдруг показалось, что Баклашкин еще чего доброго предложит повернуть домой. А Герке так не хотелось уходить из этого молчаливого, полусонного леса. Но Баклашкин и не думал никуда поворачивать.

— Зачем так? Не за таком приехали! — даже обиделся он. — Надо помогать собачкам. Вставайте цепью. И с голосом вперед.

С этими словами он набрал