Чосер и чертог славы - Филип Гуден

В этот момент, словно по волшебству, открылась дверь, и в комнату вошел супруг дамы. Он вернулся с охоты и еще не успел сменить платье. В руке у него было копье, испачканное кровью кабана. Кастелян — чье сердце вострепетало от слов любви из уст его дамы, но чуть не оборвалось, когда она сказала об условиях этой любви, — предстал перед владетелем замка.

— О, кастелян Домфорта, — произнес владетель, — что вы делаете в покоях моей жены? Не кажется ли вам, что это роняет мою честь и честь моего дома?

Кастелян промолчал, а дама отвернулась. Такого ответа мужу оказалось довольно. Его глаза горели, а голос был наполнен гневом:

— О, дама Николетта, ваш потупленный взгляд выдал вас, ваши щеки горят от позора. Я слышал ваши слова из-за двери. Вы желаете моей смерти.

Он угрожающе потряс окровавленным кровью копьем и с грохотом метнул его в угол.

— Вы все еще моя дама, и ни жестокие слова, ни тяжкие проступки не в силах поколебать вашего положения.

С этими словами он закрыл лицо руками.

Тем временем кастелян, думая, что хозяин замка непременно покарает Николетту или его самого, нашел в другом углу комнаты арбалет. Его не удивило, что такое оружие могло находиться в женских покоях, поскольку в сновидениях вещи, которых мы желаем или, напротив, избегаем, сами идут нам в руки. Недолго думая, он прицелился и выпустил в супруга дамы стрелу, прямо в шею. Благородный охотник рухнул на пол в луже крови.

Дама пронзительно вскрикнула и едва не лишилась чувств:

— Что вы натворили?

— Не знаю, — неуверенно попытался объяснить кастелян.

— Поглядите, он в крови! — стенала дама.

Оба уставились на беспомощное тело ее мужа. Кровь из раны сочилась все сильнее, растекаясь струйками по каменному полу. Вскоре кровавые струи добрались до ног Николетты и кастеляна замка Домфорт. Кто бы мог подумать, что в человеческом теле содержится столько крови? Кровь уже доставала им до колен, потом до пояса.

Дама повернулась лицом к кастеляну и мрачно произнесла:

— Вы совершили ошибку.

Кастелян хотел ответить, но его рот был полон крови. Он начал захлебываться — и очнулся ото сна.

Какой ужасный сон, думал кастелян, все еще вне себя от ужаса и лихорадочного возбуждения.

В дверь постучали, и Розамунде пришлось оторваться от книги. По стуку она догадывалась, кто это мог быть, но не ответила. Она могла отозваться лишь в том случае, если бы в комнате с ней находился еще кто-нибудь. Мгновение спустя дверь отворилась, и вошел Гастон Флора.

* * *

В надворной постройке, где ночевали актеры, человек по имени Губерт лежал на спине и улыбался в темноту. Вокруг раздавался храп и слабые вздохи.

Дело удалось уладить куда быстрее, чем он рассчитывал. Актеры, конечно, всплакнули по поводу смерти Бертрама, однако Губерт почувствовал, что утопленник не был невосполнимой потерей для этой компании. Его единственного не связывали кровные узы или какие-либо иные виды привязанности к остальным. Они потеряли актера, теперь некому играть его роли. Тут подошло время взойти семени, которое Губерт заронил в сознании Льюиса еще накануне: «Вы сказали, что были лицедеем, Губерт?» — спросил Льюис. «Было дело», — ответил Губерт. После этого оставалось лишь дождаться, когда Лу предложит ему место в труппе.

Так и случилось, В конце концов, он спас их собачку. В конце концов, он вызвался завтра поутру пойти к священнику и договориться о заупокойной мессе по утопленнику Бертраму. Наконец, он был актером.

Чего нельзя было отрицать. Рано или поздно он все равно явит публике свой актерский талант… что ж, многое решится завтра.

* * *

Анри де Гюйак сидел в своих покоях, поджидая Джеффри Чосера. Окна были отворены — ночь стояла теплая. Вокруг свечи порхали мотыльки, отбрасывая взволнованные тени, несоизмеримо большие, нежели сами крошечные объекты. Стены украшали гобелены с охотничьими сценами. Их некогда яркие краски потускнели, и только золотые нити вспыхивали порой, отражая свечное пламя. Гюйак был не один. За столом в дальней части комнаты находился его сенешаль, Ришар Фуа.

Анри скрашивал ожидание тем, что оживлял в памяти свою первую встречу с англичанином. Дело было во время бесплодной кампании Эдварда, посягавшего на французскую корону. Боевые действия на севере ограничилась перестрелками и редкими осадами. В общем, она никак или почти никак не отразилась на положении графа Анри де Гюйака. Будучи владетельным сеньором Аквитании, он хранил вассальную преданность английскому королю Эдуарду Третьему. Однако он был связан кровными узами с французским королем Иоанном Добрым, проживавшим ныне в Англии. Как в шахматной игре наоборот, где оба короля, поменявшись местами, перешли на противоположные половины доски, правда, один по собственному выбору, другой — по принуждению.

Граф де Гюйак был больше заинтересован в том, чтобы сохранить свои земли и свою независимость. Как только он почувствовал, что старания Эдуарда отвоевать французскую корону ни к чему не приведут, он решил возвратиться домой в Перигор,[42] не дожидаясь, пока его попросят вмешаться от имени одной из сторон. И взял с собой Чосера. Вовсе не заради выкупа — несерьезной для него суммы, которую рано или поздно кто-нибудь да заплатил бы за молодого человека, тем более что выкуп в любом случае предназначался не ему, а одному его северному родственнику. Скорее он взял Чосера ради компании, чтобы было с кем побеседовать в пути. В этом молодом сквайре из свиты герцога Кларенса было что-то, что притягивало Гюйака. Он не походил на знакомых ему отпрысков знатных семейств, что без умолку бахвалились своими подвигами на бранном поле, или числом покоренных девиц из высшего сословия, которые будто бы не устояли перед их чарами, или множеством уложенных ими в постель служанок. В англичанине чувствовался ум и благородство. Чосер всегда прежде думал, а потом говорил, чаще же и вовсе предпочитал помалкивать. Но когда он говорил, к нему стоило прислушаться, на худой конец получить удовольствие от его несравненной манеры выражать свои мысли.

Гюйак припомнил первые слова, которые он услышал от Чосера. Английских пленников держали в штаб-квартире маршала Сернэ-ен-Домнуа неподалеку от Реймса. Город был хорошо укреплен, однако население тревожилось (и небезосновательно, так как спустя пару дней Джон Гонт взял-таки город штурмом). Один из людей маршала мерил шагами караульное помещение, поддразнивая горстку английских пленников язвительными замечаниями. К примеру, он спрашивал, что привело Эдуарда на эту сторону пролива. Ответа не последовало. Отчего ему не сидится дома в Англии? Почему бы ему не присматривать за своей собственной королевской короной вместо того, чтобы беспокоиться о чужих? Что он забыл во Франции, а? Ответьте-ка!