Искусство жить. Реальные истории расставания с прошлым и счастливых перемен - Стивен Гросс

В кабинете воцарилась абсолютная тишина.

Через два дня он опять плюнул в меня, а после этого больше никогда этого не делал.

* * *

Вспоминая об этом случае теперь, я ясно вижу, что мы с Томасом оказались в тупике, потому что для нас обоих мысль о том, что он безнадежно болен, была совершенно невыносимой.

И только когда мы оба смогли почувствовать печаль и отчаяние от невозможности починить поломанное, его плевки потеряли для нас практический смысл, и мы получили возможность двигаться вперед.

Сегодня Томас уже стал взрослым мужчиной. Он живет за городом вместе с одной из своих сестер и работает в экспедиционном цехе небольшой компании.

Несколько раз в год, как правило, в те моменты, когда куда-нибудь уезжает его психиатр, он звонит мне по телефону. Разговор он начинает с вопроса, помню ли я, когда мы с ним начали процесс психоанализа. Я говорю, что помню.

И после этого он называет мне дату, день недели и точное время начала нашего первого сеанса. Потом он спрашивает меня, помню ли я, когда процесс психоанализа закончился, и я говорю, что помню. И после этого он называет мне дату, день недели и точное время начала нашего последнего сеанса.

Томас говорит мне, что «это был очень важный период» в его жизни, хоть с тех пор и прошло уже так много времени. Иногда он рассказывает мне о каких-нибудь недавних событиях, но гораздо чаще хочет поговорить о чем-нибудь, что происходило с ним в детстве. И потом, перед тем как положить трубку, он всегда спрашивает:

– Вы думаете обо мне, помните, о чем мы тогда говорили?

А я всегда отвечаю:

– Да, думаю и помню.

Том позвонил сказать мне, что на одиннадцать часов у него в моем районе назначена встреча с радиопродюсером, а после нее мы можем где-нибудь пообедать.

– У тебя прямо за углом есть итальянский ресторанчик. Почему бы нам не встретиться там? – сказал он.

Пять лет назад Том почувствовал, что медленно, но верно сползает в депрессию, и попросил меня порекомендовать ему хорошего психоаналитика. Я направил его к доктору А., женщине, с которой мы когда-то вместе учились и о чьих профессиональных качествах я был очень высокого мнения. Мы с Томом уже больше двадцати лет были близкими друзьями и виделись не реже раза в неделю. Но за все эти пять лет он ни разу не заговорил о том, как у него идет процесс психоанализа, а я не задавал никаких вопросов, уважая его право хранить события своей личной жизни в тайне.

Мы встретились в ресторане и поговорили о радиосериале, над которым он заканчивал работу. К моменту, когда официант забрал наши пустые тарелки и принес кофе, время обеденных перерывов закончилось, толпа рассосалась и в ресторане стало почти пусто.

Том повернулся ко мне.

– Ты мне, конечно, не соврал, – сказал он, – но не предупредил, чего мне надо было ожидать.

– Я не очень понимаю, о чем ты, – сказал я.

– Я о психоанализе. Я долго вообще не мог понять, что происходит. Доктор А. так сильно фокусировалась на… – он замолчал, не закончив фразу.

– На твоих мыслях? – спросил я.

– Да в том-то и дело, что даже не на мыслях. Она тратила целую пропасть времени на всякие мелочи, на вещи, которые к моим мыслям вроде бы вообще никакого отношения не имели.

– Не понимаю, – сказал я.

– Думаю, понимаешь, но я пример приведу. Я прихожу к ней в офис и звоню в звонок. У нее стоит система наподобие домофона. Что я должен делать, если она откроет дверь не сразу? Еще раз позвонить? А не покажусь ли я ей слишком настырным, если это сделаю? Тут она открывает дверь. Кабинет у нее на четвертом этаже. Мне надо ехать на лифте. Я бы лучше поднялся по лестнице, но если я пойду пешком, то весь вспотею. В результате я еду на лифте…

Том помолчал пару секунд и продолжил:

– С лифтом есть одна проблема. Я не хочу, чтобы кто-нибудь увидел, что я хожу к психоаналитику. Есть у меня такой пунктик. В общем, я еду на четвертый этаж и подхожу к двери. На двери у нее стоит кодовый замок, ну, знаешь, такой с кнопочками. Это чтобы пациенты сами могли открыть дверь и пройти в приемную. Я иногда слишком долго с ним ковыряюсь, мажу мимо кнопок и набираю не ту комбинацию. А она там, внутри, все это слушает? Думает, что я законченный растяпа?

Снова пауза.

– Я оказываюсь в приемной на пять минут раньше времени. Сесть да почитать что-нибудь? Она однажды сказала: как интересно, что я взялся читать, несмотря на то, что до начала сеанса осталась всего пара минут. Тогда, может, не читать? И что делать, если в приемную вдруг еще кто-нибудь войдет? Надо улыбнуться или нет? А что, если это будет кто-то из ее коллег? Надо с ним здороваться или нет? Может, на этот счет какие-нибудь правила есть?

– Уже минута с начала сеанса прошла, а она меня из приемной не забирает. Теперь уже две минуты. Может, она про меня забыла? Наконец она выходит в приемную. Мне на нее смотреть или не смотреть? А когда войду вслед за ней в кабинет, осматриваться в нем или не осматриваться? Что я там, вообще, хочу увидеть? Или, может, наоборот, я там чего-то подсознательно не хочу видеть?

– Вот, я уже около кушетки. Кушетка вся такая аккуратная и чистенькая. Мне что, ложиться на нее прямо в мокрых и грязных ботинках или сначала разуться? Пациенты обычно снимают обувь или нет? Понятия не имею. Если я сниму ботинки, когда остальные этого не делают, то буду выглядеть странно. Но если я не сниму ботинки, когда остальные снимают, то продемонстрирую свою нечистоплотность. Я решаю, что лучше быть чудиком, чем свиньей. В результате ботинки – долой.

– И через все это я прохожу, еще не успев даже улечься на кушетку. Весь этот внутренний спор между ожиданиями упреков и упреками самому себе, вся эта сага о сомнениях и вероятных неприятностях, все это прокручивается у меня в голове еще до того, как мы скажем друг другу хоть слово.

Том одним глотком выпивает свой эспрессо.

– Прошло очень много времени (наверно, года два), прежде чем я смог признаться ей, что во мне происходит вся эта свистопляска, и более или менее четко ее описать. Почему так долго? Если честно, кому охота рассказывать другим, что его сознание постоянно занято такими абсолютно бессмысленными мелочами? Но доктор А. все время возвращалась ко всей этой ерунде и заставляла меня о ней рассказывать. Я тебя умоляю, мы только на одну историю с ботинками потратили несколько недель. Я этого совсем не ожидал.

– А что же ты ожидал?

– Я думал, что лягу у нее в кабинете на кушетку, мы залезем в мое прошлое, найдем там какую-нибудь давно забытую душевную травму, и она мне элегантно расшифрует все мои проблемы… Или что обсудим мой эдипов комплекс, или поговорим о том, как мне в детстве приснился папин член. Нет, со временем мы, конечно, поговорили о моей семье и о моем прошлом – она к этому меня подвела, – но больше всего меня все-таки удивило, сколько времени она потратила на составление картины того, что делается у меня в голове. Час за часом, день за днем, неделю за неделей она пыталась настроиться на волну моих мыслей. Я себе все представлял совсем по-другому.