Наследство убитого мужа - Кирилл Казанцев

Мы покорно ждали в сияющем чистотой приемном покое. Издевательски медленно тянулись минуты. Звенели натянутые нервы. Мне было плохо, я не находила себе места. Шура сидела рядом, с любопытством поглядывая на меня. Ей было увлекательно, конечно, а мне каково? Потом она разворчалась, что ненавидит бахилы, они постоянно слетают и рвутся (лучше бы ласты выдавали!), украдкой покосилась по сторонам и стащила с туфель упомянутую больничную «обязаловку». Упрекнуть ее в этот час оказалось некому, в приемном покое находилось лишь несколько человек. Подремывала пожилая женщина с истончившимися кудряшками. Сидели обнявшись двое хмурых молодых людей – у девушки привезли в больницу отца с острым приступом гастрита. Изредка проходили люди в медицинской униформе, но в нашу сторону не смотрели. У дежурной по этажу негромко вещал переносной телевизор. Женщина следила за ситуацией в стране и мире и тянула чай из гигантской кружки, питая бессонницу.

За полтора часа я закрутила себя в раскаленную спираль и уже не знала, о чем и думать, когда в приемный покой, вкрадчиво ступая, спустился знакомый Шуры, оказавшийся местным главврачом. Он воровато поглядел по сторонам и заструился в нашу сторону. Мы метнулись ему навстречу, даже Шура разволновалась, чего уж говорить обо мне!

– Выберется ваш протеже, – порадовал в первых строках специалист, и я шатнулась – камень с души свалился, и я стала легче пушинки. Захотелось улыбаться, петь, веселиться! – Но досталось ему основательно, – продолжал врач. – Процесс восстановления затянется. Бывало, удачнее входили и выходили пули из людей. У пациента сквозное ранение левого плеча. Пуля задела лучевую кость в передней трети – перелома нет, но осталась трещина. Повреждены плечевая артерия и лучевой нерв. Все лечится, но рука какое-то время не сможет выполнять свои функции. Помимо этого наблюдается травматический шок, компенсированная ишемия левой верхней конечности – недостаток крови в органе, и возможна подкожная эмфизема – накопление воздуха в подкожной клетчатке. Все это не смертельно, но эмфизема может распространиться на другие области. И вот еще что, Шурочка… – Врач замялся, глянул как-то виновато. – Я пошел тебе навстречу, ты должна это оценить… Можете представить, чем я рискую. Я сразу был обязан сообщить в полицию…

– Илюша, не жеманничай, а? – попросила Шура. – Ты молодец, ты мужественный человек. Мы с подругой это ценим и обязательно выпьем за твое бесстрашие. А также ты получишь то, что я тебе уже наобещала…

Врач смутился, стыдливо глянул в мою сторону, но я плевать хотела на их «незаконченные» амурные отношения.

– Шура, я это к тому, что не могу гарантировать безопасность вашего парня… – бубнило местное «светило». – Все это может вскрыться, и тогда у нас будут неприятности. О пациенте помимо меня знали трое – они готовили и проводили операцию. Я не могу обещать, что они будут молчать…

– Намекаешь, что надо сваливать? – насупилась Шура.

– Да, Шура, это необходимо, – решился врач. – Часок-другой он должен полежать под капельницей, ему необходим покой. А потом, извини, вам нужно искать другое место, где он сможет полностью восстановиться…

– Илюша, мы поняли, – кивнула Шура, – можешь не продолжать. Все равно мы тебе признательны… и теперь знаем, к кому везти пациентов с огнестрельными ранениями, – не преминула она подколоть боязливого медика. – Где он находится?

– Второй этаж. Палата номер шесть…

– Изверги вы, – усмехнулась Шура. – Ладно, Илюша, свободен. Кстати, как жена?

– Неплохо. – Он густо покраснел и убежал по своим неотложным делам.

И снова мы сидели в приемном покое, наматывая нервы на кулак. Я вздрагивала всякий раз, когда в больницу кто-то заходил. Пару раз подъезжали кареты «Скорой», шастали хмурые медики с одутловатыми лицами, крысясь на родственников доставленных больных. «Женщина, какая вы бестолковая, сколько раз вам можно говорить: я не знаю, выживет ли ваш муж! – орала молодая врачиха с выпуклыми от недосыпания глазами. – У него инфаркт, вы что, не знаете, что при таком диагнозе возможно все!»

– Господи, почему в наших больницах работают только те, кто ненавидит людей? – недоуменно пробормотала я.

– А ты не знала? – покосилась на меня Шура. – Работа у них такая – ненавидеть людей.

Я погружалась в какую-то тупую прострацию. Временами посматривала на часы – и снова погружалась.

С горем пополам протащился час. Приемный покой опустел. На нас никто не обращал внимания. Уборщицы и дежурная смена толклись в коридоре у переносного телевизора и живо обсуждали то ли новость, то ли важный эпизод любимого сериала. «Ну надо же, – сварливо брюзжала Шура, – вся безумная больница у экрана собралась. Шумят, дремать мешают. Ответственные люди, блин, на ответственной работе…»

Я, видимо, тоже задремала. Очнулась в страхе и завертела головой. Приемный покой наполняла какая-то неестественная вязкая тишина. По улице сквозь застекленные двери сновали зыбкие тени. В приемном покое сидели только мы с Шурой. Я бросила взгляд на настенные часы. Без малого четыре. На улице предутренняя июньская хмарь. Вроде все спокойно… Я осторожно перевела дыхание, покосилась на Шуру. Она не спала, сидела мрачнее тучи.

– Чего дрожишь? Афган снился? – покосилась на меня подруга.

Шуточки у нее весьма специфичные. Я прислушалась к тому, что хотела сообщить интуиция. Голосок ее был слабый, не прослушивался, но на душе было неуютно. Правда, в последнее время это мое привычное состояние.

– Снова «депресняк» одолевает, – проворчала Шура. – Давно замечаю за собой – остро-режущие приступы без всякой видимой причины. Мой лечащий психоаналитик уверяет, что это разновидность депрессивного состояния… как там ее… эффлюэнца – вот. Очень тяжелое состояние, присущее исключительно молодым и богатым людям в обществе потребления. Мы испытываем недостаток мотивации и страшно одиноки.

– Это ты-то молода и одинока? – удивилась я.

– Конечно, еще какая молодая и какая одинокая! Знаешь, какая я в душе молодая? А все эти черти, что вьются вокруг меня, – думаешь, им удается разрушить мое космическое одиночество? Да черта с два. Вот был бы у меня такой же… – она с тоскливой меланхолией уставился в потолок, – который и из бурного потока вытащит, и от пули закроет, и в подъезде к теплому мусоропроводу прижмет…

Мы сидели и вздыхали. В больнице было тихо, и мне это окончательно разонравилось. Персонал куда-то попрятался. Наступало самое сонное время суток.

– Шура, пора уже, – прошептала я. – Нужно увозить Антона, терпения больше нет, только нервы мотаем. Ты знаешь, куда его можно увезти?

– Ну да, есть тут один загородный домик… – Подруга задумчиво почесала носик. – Будет там ему и уход, и покой… – Она привстала, посмотрела по сторонам. – Давай, действуй, ты знаешь, где его искать, а я на стреме побуду, на улицу выйду. Выводи своего суженого через черный ход, помнишь, где машина…

Страшно не хотелось беспокоить Антона, вновь тревожить его рану. Он должен был отлежаться, набраться сил. Но у меня уже не хватало терпения. Слишком много выпало за последние сутки, я страшилась неопределенности, опасность мерещилась за каждой дверью. Я на цыпочках выскользнула в коридор первого этажа. Серая мышка: кофточка, дарованная Шурой, почти идеально сливалась со стенами. На посту дежурной было тихо. Беззвучно мерцал телевизор – телепередачи давно закончились. Полная женщина в белом халате мирно спала, откинувшись на спинку стула. Она размеренно сопела, ноздри хищно раздувались. Я хотела пройти мимо, но передумала, обнаружив приоткрытую дверцу шкафчика. Покосившись на спящую медработницу, на носочках добралась до шкафа, извлекла оттуда белый халат, облачилась в него. Вытащила белую шапочку, пристроила на макушке. Извлекла белую марлевую повязку, повязала вокруг нижней половины лица. Стетоскопа, весьма уместного на груди, в шкафчике не оказалось. Я решила, что достаточно, забрала со стола прозрачную папку (для солидности) и на цыпочках отправилась дальше – вся такая в белом. На лестнице было тихо, в широком коридоре второго этажа тоже не кипела жизнь. Я двигалась бесшумной воровкой мимо закрытых дверей и голых лавок, мимо каталок, сверкающих холодным алюминием. Шестая палата, я приоткрыла дверку, просочилась внутрь, отметив краем глаза, что палата двухместная. Объект моих устремлений находился в глубине, у окна. Приоткрыл один глаз сосед – щупленький седой мужичок с загипсованной ногой.