Детектив и политика 1991 №4(14) - Эрик Кристи

там бритву. В пять минут сбрил усы и баки. Это чуть-чуть изменило мою внешность. Потом зачесал волосы не так, как всегда, а на косой пробор. Ну что ж, почти неузнаваем!

Порывшись у Клары в шкафу, я нашел длинный свитер с высоким воротом примерно моего размера. Почистил брюки, — слава богу, на них не попала кровь! — почистил туфли, почистил зубы.

Дело как будто пошло на лад.

Оставив Кларе записку ("Скоро вернусь"), я вышел из дому.

Я шел зыбкими осторожными шажками, точно старик, но все же продвигался вперед. Прохожие не обращали на меня внимания, поскольку походка моя была вполне объяснима: ну мало ли, вышел человек после болезни.

А мне необходимо было подышать воздухом, проветрить мозги и многое обдумать.

Смерть Сильвии потрясла меня гораздо меньше, чем должна бы. Просто после первого налетевшего вихря мыслей во мне образовалась какая-то пустота, словно большая часть меня самого бесследно канула куда-то. И осталась лишь легкая грусть.

И потом, слишком много всего обрушилось на меня за такое короткое время. Нужно было распутать этот гордиев узел, расположить факты по степени их важности. Я даже не успел осмыслить события последних двух суток. Самое время начать.

Важнее всего была проблема Патрика и косвенно Сильвии. Ибо, хоть я и не осмеливался признаться в этом даже самому себе, приходилось согласиться с очевидным: они обманули, предали меня. Выстрелы, прикончившие Бертье, могли исходить только от Патрика. Именно он выстрелил первым, заранее решив навесить на меня это убийство.

Зачем?

И каким образом предупредили Шарона?

Вариантов тут не было.

Шарона известил Патрик, — позвонив ему из того кафе "Нави", то ли от своего имени, то ли выдав себя за Бертье.

Это называется типичной провокацией. Стреляя в Бертье, Патрик все построил так, будто бы это стреляю я. А поскольку туда набежала целая куча инспекторов из уголовки, то, естественно, они должны были ухлопать и меня.

Что, впрочем, и пытались сделать.

Мне фантастически повезло: я отделался лишь легкой царапиной. Ведь задумано было явно другое: за смертью Бертье сразу же моя смерть.

Но вот тут-то и начиналась пробуксовка. Зачем им понадобились еще два трупа?

Так, перебирая в голове все эти кошмары, я помаленьку добрел до площади Контрэскарп. Уже стемнело, по улицам потоком шли прохожие. Я был в безопасности. Инкогнито.

Я уселся на скамейку. Похолодало, и мне пришлось поднять воротник плаща, который я благоразумно прихватил с собой.

Теперь я сказал себе, что хватит рассматривать объективные обстоятельства, пора разобраться в своих собственных, притом как можно тщательнее.

Все считали меня виновным.

А истинный виновник — и, стало быть, единственный, кто мог бы оправдать меня, — был мертв.

Он уже заплатил за свои преступления.

Но это меня ничуть не утешало.

Патрик и Сильвия верили в мою невиновность.

Теперь и они были мертвы и, кроме того, сделали все, чтобы я тоже погиб. Невиновность моя ничего не значила для них. Им было важно только одно: их миссия.

Произвести "уборку"…

Да уж, хороша уборочка: убрать всех до одного.

Они говорили мне, что подчиняются приказам "очень высокого лица".

Кого?

Не мог же я, в самом деле, заявиться в полицейскую префектуру или в министерство внутренних дел и попросить их разыскать "одного симпатягу", о котором не знал ровно ничего!

И это притом, что оба "левака" уже мертвы.

Убиты.

Кем?

А может, сам "симпатяга" их и прикончил?

Что ж, вполне логично. Стоило Патрику выполнить — или, вернее, запороть — свою миссию, как его "шефы" наверняка сочли наилучшим выходом устранение нежелательных свидетелей. Свидетелей грязных махинаций и сомнительных знакомств некоторых из них.

Моя бедная голова гудела от мыслей. Я вошел в "Ла-Шоп" и заказал чаю. На спиртное я и смотреть не мог. По крайней мере, сейчас.

Отхлебывая обжигающий напиток (а ведь неплохая штука чай!), я продолжал свои логические построения.

Необходимо было дойти до конца. Слишком далеко я забрался, чтобы остановиться на полдороге. Вот тут-то и была собака зарыта.

Если Патрик и Сильвия стали неудобными свидетелями, значит, и я был таким! И эти высокие сообщники не могли ограничиться "уборкой" наполовину. Они ведь тоже зашли слишком далеко.

Сделав еще глоток, я поморщился. Бр-р-р! И подозвал гарсона.

— Рому, пожалуйста!

Ром тотчас был принесен, и я вылил его в чай. Вкус напитка значительно улучшился. Допив чашку, я попросил второй "Сен-Джеймс" и залпом осушил стакан. Кажется, я вновь обретал вкус к жизни, и это был добрый знак. Особенно притом, что я еще не подвел окончательные итоги.

Слова, вертевшиеся у меня на языке, теперь сами собой оформились в четкий вывод. Слишком много подозрительных событий произошло в это короткое время, и только последний сбой был теперь моим единственным шансом на спасение.

Ибо факты стояли передо мной во всей своей грозной очевидности: если я стал настолько опасен, то у "высокого лица", нанявшего себе "леваков", есть один-единственный выход: убрать и меня тоже…

Спустя несколько минут я очутился на улице в самом отвратном настроении: у меня все кишки скрутило при мысли о том, что я загнан в угол. И не брезжило никакого выхода из этой ловушки.

Ледяной ветер гулял в темноте по улице Муфтар. Я поднял воротник плаща и засунул руки в карманы брюк. Револьвер был при мне и теперь ерзал по бедру. Правая рука слегка онемела, но боль от раны утихла. Только стесняла слишком тугая повязка. Но и это было вполне переносимо.

Я вышел на площадь Монж и, не раздумывая, зашел в первую же телефонную будку.

Набирая телефон