Сады Виверны - Юрий Буйда

Маркиз не ответил, сосредоточенно глядя перед собой. Казалось, он весь ушел в подготовку к ужасному обряду, который нам предстояло провести на деревенском кладбище, но иногда его припудренное лицо дергалось, а накрашенные губы кривились в зловещей усмешке.

Окна дома кюре тускло светились, во дворе толпились угрюмые мужчины, прикрывавшие полами плащей фонари, чтобы их не погасил ветер. Многие держали в руках лопаты и деревянные кресты на длинном древке.

Пахло сальными свечами и горелым маслом.

Мы вышли из кареты, маркиз передал мне небольшой сундучок и вдруг подмигнул, хотя лицо его оставалось бесстрастным.

По спине моей пробежали мурашки, но я взял себя в руки.

– Даже природа пришла в смятение, – сказал толстенький кюре Фуко, спускаясь с крыльца. – Дело за вами, ваша светлость, и да услышит Господь наши молитвы.

Угрюмые мужчины разом перекрестились, один из них – тощий, в войлочной шляпе и кожаном жилете – высоко поднял фонарь и двинулся к воротам кладбища, черневшим неподалеку от дома священника.

Отец Фуко сжал в левой руке наперсный крест и поспешил за ним, окруженный мужчинами.

Мы с маркизом замыкали шествие, но, когда толпа миновала кладбищенские ворота, мужчины придержали шаг, чтобы пропустить нас вперед.

– Следуйте за мной, ваша светлость, – сказал кюре. – Жан-Батист приведет нас к цели.

Тощий мужчина в войлочной шляпе кивнул и зашагал по узкой дорожке, петлявшей между могилами.

– Как его имя? – спросил маркиз. – Как зовут того, кого мы ищем?

– При жизни его звали Франсуа, – сказал священник. – Франсуа Гренье, ваша светлость.

– Среди присутствующих много его родственников?

– Да почти все, ваша светлость. Здесь жили его отец, дед, прадед, а прапрадед был браконьером и утонул в мельничном пруду, и об этом у нас, разумеется, помнят…

Жан-Батист остановился, сделал шаг в сторону и трижды перекрестился.

Земляной холм с покосившимся крестом был изрыт, истоптан, вокруг валялись камни, ветки, какие-то тряпки.

Маркиз обошел холм, не сводя с него оценивающего взгляда, наконец кивнул и обернулся к мужчинам.

– Поставьте кресты там, там и с той стороны!

Крестьяне бросились выполнять его приказ.

Они воткнули в землю кресты таким образом, чтобы получился квадрат.

Сзади неслышно подошел наш кучер в черной маске, в руках он держал заостренный осиновый кол, завернутый в тряпку.

– Факелы! – крикнул де Бриссак.

Мужчины подожгли факелы и расставили их у могилы, образовав круг.

Вдали над вершинами деревьев сверкнула молния, прогремел гром – раз, еще раз…

– Копайте, – сказал маркиз.

Перекрестившись, трое крестьян взялись за лопаты.

Гроза приближалась, сверкая и гремя, но дождь прекратился.

Показалась крышка гроба.

Маркиз повернулся ко мне.

– Ваш черед, друг мой.

Он достал из сундучка стамеску, молоток и протянул мне.

Разумеется, я не был готов к такому повороту событий, но решил – как и советовала Анна – сыграть роль почтительного и бесстрастного ученика чародея, не сомневающегося в важности дела, которым он занят.

Крышка гроба едва держалась, я поддел ее стамеской и оторвал.

Полуистлевший труп вздрогнул, голова его повернулась набок, уставившись на меня пустыми глазницами.

Крестьяне попятились, крестясь и бормоча молитву, и только тощий Жан-Батист остался на месте, схватившись обеими руками за свою войлочную шляпу, словно боялся, что ее снесет ветром.

Маркиз вскинул руки – плащ разошелся в стороны широкими крыльями и вспыхнул в свете молнии – и заговорил громким голосом:

– Грешник Франсуа Гренье, внемли Господу нашему, ибо Он твой господин, ибо Он – твоя жизнь и твоя смерть! Exorcizamus te, omnis immundus spiritus, omnis satanica potestas, omnis incursio infernalis adversarii, omnis legio, omnis congregatio et secta diabolica, in nomine et virtute Domini Nostri Jesu Christi, eradicare et effugare a Dei Ecclesia, ab animabus ad imaginem Dei conditis ac pretioso divini Agni sanguine redemptis…[64]

– Divini Agni sanguine redemptis! – подхватили крестьяне вслед за кюре.

– Non ultra audeas, – снова заговорил маркиз, – serpens callidissime, decipere humanum genus, Dei Ecclesiam persequi, ac Dei electos excutere et cribrare sicut triticum…[65]

Голос де Бриссака гремел, перекрывая звуки грозы, крестьяне вторили ему, молнии сверкали все ближе, раскаты грома над головой оглушали, сердце трепетало, я сжимал в кармане пузырек с красным меркурием, но не отваживался достать его, боясь осрамиться перед маркизом…

И вдруг – я видел это своими глазами – труп зашевелился. Кости с остатками мяса и сгнившей одежды затрепетали, руки начали подниматься, словно покойник хотел схватиться за стенки гроба, чтобы встать, в глазницах черепа вспыхнули огоньки, из открытого рта поползло что-то черное и мелкое, словно черви или жуки…

– Дени! – крикнул маркиз кучеру. – Ко мне!

Выхватив из ножен короткий меч, маркиз спрыгнул в могилу и одним взмахом отрубил у покойника голову. Схватил осиновый кол, который протянул ему Дени, и с силой вонзил его в грудь мертвеца.

– Sanctus, Sanctus, Sanctus Dominus Deus Sabaoth! – закричал де Бриссак. – Oremus![66]

И все, кто был на кладбище, во весь голос подхватили:

– Deus coeli, Deus terrae, Deus Angelorum, Deus Archangelorum, Deus Patriarcharum, Deus Prophetarum, Deus Apostolorum, Deus Martyrum, Deus Confessorum, Deus Virginum, Deus qui potestatem habes donare vitam post mortem, requiem post laborem; quia non est Deus praeter te, nec esse potest nisi tu creator omnium visibilium et invisibilium, cujus regni non erit finis: humiliter majestati gloriae tuae supplicamus, ut ab omni infernalium spirituum potestate, laqueo, deceptione et nequitia nos potenter liberare, et incolumes custodire digneris. Per Christum Dominum nostrum. Amen!..[67]