Сады Виверны - Юрий Буйда

– Вера в чудеса угасает, но чудовища бессмертны…

– Какова же судьба Черного Жака?

– Он присоединился к графу Неверскому и вместе с другими бургундскими и венгерскими рыцарями пал в битве с турками при Никополе. Возможно, он поступил так потому, что наконец-то испытал страх Божий. Может быть, он наконец понял, что не люди заслуживают спасения, а только их души. – Он помолчал. – Мы живем в мире, где разум не всевластен, мой друг, и не потому, что незрел и слаб, а потому, что мы – люди, которые тем и отличаются от животных, что пытаются превзойти себя, свою природу, свой разум, и поэтому, приближаясь к границам непознанного, мы с особенной остротой чувствуем присутствие непознаваемого…

– Вы хотите сказать, что непознаваемое – такая же часть нашей жизни и нашей природы, как и непознанное? То есть мы говорим о Боге?

– Мы говорим о жизни, утратившей границы и подчинившейся беззаконию, и о людях, которые беззаконию противопоставляют произвол, считая, что спастись можно только таким способом, и иногда они спасаются, но всегда – ценой жизни людей невинных… Свободен первый шаг, но мы рабы второго, как сказал поэт… Наша природа ничем не отличается от животной, исполненной безотчетного зла, но мы наделены волей, которая удерживает нас от второго шага…

– Вы ведь пытаетесь навести меня на какую-то мысль, господин Боде, но, по чести говоря, не могу понять, куда вы клоните…

Он придвинул к себе глубокую миску, доверху наполненную рисом, и опустил в нее руку.

– Святость границ спасительна, если количеству вы предпочитаете качество… Если же нет, если вы готовы, как Дон Жуан, переступать любые границы, поддаваясь зову душевной лемаргии, то что ж, это ваш выбор, но пожелать удачи на этом пути, увы, не могу…

Голос его с каждым словом становился тише.

– Опять лемаргия! – воскликнул я. – Но если отбросить все это мракобесие, лемаргия и есть причина и следствие прогресса, основа гуманизма…

– Когда-нибудь избыток гуманизма на пути от Бога к бестии приведет нас на край пропасти, и это произойдет скорее, чем нам сегодня кажется… – Он достал из миски с рисом крошечный пузырек. – Много лет я занимался опытами, пытаясь найти средство от существ другой природы, и наконец случай подарил мне удачу…

– Существа другой природы? Боже правый, о ком вы говорите, господин Боде? О вампирах? О привидениях?

– О тех, кого можно считать versione vergognosa dell’uomo[62], – ответил старик. – В этом сосуде содержится красный меркурий, вещество, похожее на ртуть, но совершенно безвредное, если к нему не добавить истолченного корня колхинкума. Этот цветок пророс из крови Прометея. Этого сосуда хватит, чтобы в считанные минуты уничтожить дракона, вампира, любую нечисть. Красный меркурий испаряется, стоит только открыть пузырек. Для людей он опасен, но не смертелен. Возьмите, друг мой, и дай Бог, чтобы он вам не пригодился.

– Господин Боде, но зачем мне средство от несуществующих тварей?..

Я осекся, вдруг сообразив, что старик спит.

Дыхание его было слабым, но ровным, и оно не изменилось, когда я на цыпочках направился к двери.

Обычно с утра до вечера Манон не выходила из своих покоев – яркий свет вызывал у нее головные боли, и остаток дня я провел с Анной.

Она одобрила мой замысел побега, больше всего ей понравился второй финал – тот, где я убиваю Рене и мы вместе бежим в Париж.

– Моя тетка служит в «Белом петухе», можно остановиться там, – фантазировала она, – а потом уплывем в Америку, там нас никто искать не станет…

Анну нужно было во что-то одеть. Она щеголяла в моем халате, но для побега следовало подыскать что-нибудь более подходящее.

– У меня сложилось впечатление, что в замке нет служанок, – сказал я. – Маркиза как-то обходится без камеристки и горничной, вместо них у нее лакеи, но ведь должен же кто-то заниматься бельем, кухней и прочими женскими делами. Раз или два я видел чепчики, мелькавшие в глубине темных коридоров, но самих женщин разглядеть не успел…

– Таково требование маркизы, – сказала Анна. – Женщины чистят, моют, стирают, гладят, крахмалят, варят, парят, однако делают все это так, чтобы как можно реже попадаться на глаза. Но одна из них поднимается сюда утром и вечером, чтобы вычистить ночные вазы. Немая девушка, которую зовут Полетт. Глухонемая. Она и спит одна в чуланчике, и столуется отдельно – уж больно грязное у нее ремесло. А работы много. Если Анри заметит, что кто-нибудь из слуг отливает в парке, тому крепко попадет…

– Почему ты заговорила об этой девушке?

– Она меня сегодня чуть не застукала. У нее родинка во всю щеку, и держится она как тень.

Поскольку мы не могли разжиться женской одеждой, Анна взялась за мой гардероб. Она примеряла кюлоты, рубашки, камзолы, чулки, башмаки, сапоги, а я помогал ей, пока мы оба не выбились из сил.

Моя одежда и обувь были ей, конечно, велики, но вид юной женщины в камзоле на голое тело кружил голову сильнее вина.

– Ножницы, иголка и нитки – вот что мне нужно, – сказала Анна.

– Если дворянин попросит иголку и нитки у служанки, это вызовет подозрение, – сказал я. – Вот где пригодились бы свобода, равенство и братство!

Впрочем, близился час, когда я должен был присоединиться к маркизу, чтобы ассистировать ему в битве с деревенским вампиром.

– Маркиз обожает театр и театральность, – предупредила Анна, – поэтому отнесись к этому серьезно. Сыграй роль почтительного и бесстрастного ученика, не сомневающегося в важности дела, которым он занят.

Она настояла, чтобы я надел темно-красный камзол, черный с серебром кафтан, бордовые кюлоты, черные чулки и на всякий случай взял с собой заряженный пистолет. От пистолета я отказался, но пузырек господина Боде незаметно для Анны опустил в карман.

Маркиз одобрительно кивнул, увидев мой наряд.

Сам он был с ног до головы в черном, а его плащ отливал синевой, как вороново крыло. На поясе у него висел короткий меч в ножнах, обшитых бархатом.

В довершение всего мы сели в черную карету без герба, запряженную четверкой вороных.

Кучер был в черной полумаске, но этот острый подбородок и перебитый нос невозможно было не узнать.

От дверей замка мы проехали не меньше тысячи туазов[63], прежде чем перед нами открылись главные ворота поместья.

Сеял дождь.

Старые деревья вдоль сельской дороги шумели и гнулись под ветром, мутная луна то и дело скрывалась за черно-багровыми облаками, отороченными ядовито-синей бахромой.

– Кажется, гром, – сказал я. – Неужели в январе бывает гроза?