Брабантский мастер Иероним Босх - Дмитрий Николаевич Овсянников

церкви – для них оно чуждое и вроде как ненужное. Рассуждают обычно так: мол, дьявол меняет обличия, чтобы вводить людей в искушение. А раз лицедей тоже меняет обличье, стало быть, он слуга дьявола. Верно ли это?

– Скорее сомнительно.

– Вот! А все потому, что цели у лицедеев и чертей разные. Мы не склоняем людей к греху – всего лишь забавляем их. – Увлекшись, Микель заговорил так, будто и сейчас состоял в бродячей труппе. – Иногда заставляем задуматься, и даже сделаться лучше. А взамен не просим у человека отдать душу – разве что несколько монет. Иногда берем малым – едой, выпивкой, ночлегом. И одобрением, чего уж там, Йерун! Одобрения хотят все творческие люди. Вот и выходит, что ничего нечистого в труде лицедея нет. И греха нет.

– И правда, нет, – согласился Йерун.

– А его все равно признают нечистым, – продолжил Микель. – Комедиантов даже хоронят за церковной оградой, как распоследних грешников. Нехорошо.

Йерун кивнул.

– Так вот, церковь одной рукой сражается с грехом в лице комедиантов, – продолжил коробейник. – А другой рукой берет грехи – все, сколько есть – и делает из них товар! Вернее, не из самих грехов, а из их отпущения! Чему служат индульгенции?

– Если верить церкви – отпущению грехов.

– А если подумать, то обогащению церкви! На тех самых грехах, которые совершились или будут совершены в будущем. Грехи от этого не прекращаются, скорее наоборот, были бы деньги на покупку индульгенций! Вот представь историю. Монаху с индульгенциями на пути встретился разбойник. И, прежде чем ограбить монаха, разбойник купит у него индульгенцию. Стало быть, такой разбойник чист перед Господом? Вот уж воистину – pecunia non olet, «деньги не пахнут», как говорили римляне. Церковники догадались набивать мошну за счет того, с чем обязаны бороться. Вот это, мастер Йерун, смена обличий! Да не балаганная, а самая что ни на есть дьявольская! И индульгенциями тоже торгуют вразнос, но никто не гонит их в шею, как проходимцев! Тех, кто будет гнать, объявят еретиками.

Коробейник ненадолго умолк, пригубил и продолжил:

– Вот это все и не дает мне покоя. И не мне одному, я ведь слышу об этом часто, где бы меня ни носило. Думается мне, найдутся и среди богословов светлые головы и отважные языки, которые не побоятся выступить открыто и выступят во множестве. Составят тезисы, вынесут их… да хотя бы и на ворота церкви, чтобы видел каждый! Тогда-то, когда зашатается папский престол, церковники запоют по-иному!

– Но тебе все равно не следует говорить об этом так смело! Ведь костер для еретиков – не пустая угроза.

– Знаешь, если бы о костре для меня заговорили по-настоящему, – усмехнулся Микель, – то я бы попросил судей выдавать припасенные для меня дрова не сразу, а по чуть-чуть. У них их все равно много, а мне на целую зиму обогрева хватит! И ведь не из своего же кармана оплачивать, кругом польза!

Микель перевел дух, заглянул в кружку. В зале снова взвыл сквозняк – дверной проем сейчас не заслонял даже пьяный ландскнехт, и даже пика пьяного ландскнехта куда-то подевалась. Народ привычно болтал, требовал пива и бранился, кто-то горланил песню, то и дело забывая слова.

– Так о чем речь, мастер Йерун? – Микель снова заговорил после недолгого молчания. – Мне неохота сидеть на привязи – ну, так я и не сижу. Я странствую. Странствующий человек видит мир. Видит людей. Если при этом запоминает и думает – он становится богаче! Ты верно подметил, что странствие – это часть учебы. Вот, говорю как есть, что знаю наверняка – мир нужно видеть. Книги не смогут заменить собственного опыта. Перечитай хоть всю библиотеку, жизни не узнаешь. А не будешь читать – не поймешь того, что увидел. Вот и выходит, мастер Йерун, что лишнего тут нет. Учись и странствуй. Ты станешь мастером, помяни мое слово, Йерун из Босха!

– Выучусь и стану, – коротко кивнул Йерун. Слушая долгие речи коробейника, он успел сменить грифель на чернильницу и перо, достать новый листок бумаги и сделать рисунок коробейника – в лохмотьях, с тяжелой корзиной за плечами и узловатой палкой в руке. Нарисованный Микель торопливо шел, сгибаясь под своей ношей, подволакивая забинтованную ниже колена ногу, правда, не левую, а правую. Чуть в стороне на путника рычала собака в шипастом ошейнике. Поодаль торчало чахлое деревце, с ветвей которого прямо на зрителя уставилась сова – Йерун подумал, что она вышла особенно хорошо. Юноша протянул лист Микелю.

Коробейник взглянул на рисунок, узнал себя и разулыбался шире прежнего.

– Клянусь Распятием! – воскликнул он. – Так оно и было, только сову не помню! Сам понимаешь, рядом с такой собакой поневоле становится не до птичек!

– Нравится? – спросил Йерун.

– Спрашиваешь! Конечно.

– Дарю, – улыбнулся юноша.

– Вот это да! – Глаза Микеля засияли. – Благодарю, мастер Йерун!

Микель вынул из-за пазухи сложенный вдвое прямоугольный кусок кожи, положил рисунок между его половинами. Затем скрепил бечевкой и бережно убрал за пазуху.

– Буду хранить и беречь! – Коробейник хлопнул себя ладонью по груди. – Я ведь теперь, пожалуй, первый среди коробейников, кто удостоился портрета! Это чего-нибудь да стоит! Мне, правда, нечего подарить тебе в ответ, но вот послушай… Тебе как будущему мастеру предстоит создать свой шедевр. Я подарю тебе мысль для него. Знаешь сам, поклонений волхвов, страстей Христовых и искушений святых написано столько, что уже в глазах рябит. Я подскажу тебе особенный сюжет.

– Особенный? – Мысленно Йерун приготовился услышать что-то о церкви, дьяволе и смене обличий.

– Его нет в Писании. – Микель заговорил строго. – Но его рассказывает народ. Я слышал его от отца, а он от деда. И думается мне, мастер Йерун, что это предание правдивое. Вот, слушай.

Коробейник навалился на столешницу и заговорил – приглушенно, как будто доверял новому знакомому какую-то страшную тайну.

– Было это в начале времен, когда Господь Бог сотворил землю и населил ее людьми – нет, не во времена Адама и Евы, много позже, когда их потомки размножились и разошлись по просторам всего мира. А тогда Создатель собрал вместе все блага, отмеренные людскому роду. Были там и красота, и ум, и достаток – куда же без него. Была и любовь, и добрая слава, и здоровье, и все-все, что только может человек пожелать хорошего. Так вот, собрал Господь все блага и сложил вместе, навроде того, как крестьяне складывают в стог скошенное сено. Он-то знал, что благ хватит на всех людей, даже с избытком. Поэтому не тревожился. И будь все, как хотел Создатель, то