Я все помню - Уэнди Уокер

– И Валансия пошел бы за вами?

Шон умолк, закрыл глаза и судорожно сглотнул.

Да, он бы за мной пошел. А потом его долбаная голова разлетелась бы вдребезги.

Мы обрабатывали все имевшиеся в наличии данные, заново переживая каждое мгновение. Поиск воспоминаний, этих битов информации, порой сводил нас с ума. Это то же самое, что искать ключи от машины в доме, где царит полный бардак. Вы мысленно возвращаетесь обратно, пытаетесь вспомнить, когда в последний раз ими пользовались. Шарите по всем комнатам, заглядываете под подушки и ковры, проверяете карманы пиджаков и брюк. Порой мы находили следы, с учетом нашей аналогии что-то вроде мелких монет. Шон вспомнил, как Валансия споткнулся о небольшую рытвину на грязной дороге. И запах жареного мяса. Он был обязан посмотреть, откуда он доносится, но не помнил, чтобы действительно это делал. Наверное, из открытого окна. Но что-то важное и значимое от него ускользало. Ускользало от нас. В случае с ключами от машины вы, по меньшей мере, знаете, что они не могли «раствориться в воздухе». Если же говорить о воспоминаниях Шона, а чуть позже и Дженни, то такая возможность существовала, и мы не могли знать, в какой момент нужно остановиться и отказаться от дальнейших попыток. Скажу лишь, что сам процесс поиска воспоминаний пошел на пользу и Шону, и Дженни, поэтому двигаться дальше нам стало легче.

Рапорт Шона о том, что они видят красную дверь, от следующего выхода на связь отделяли пятнадцать секунд. В этом сообщении, последнем, говорилось, что на улице обнаружены семеро гражданских – женщины, дети, старики. Шон сказал, что страшно бы от этого разнервничался и испытал бы в душе соблазн отступить.

Понимаете, я бы подумал, что все кончено. После пальбы все остальные улицы опустели. Но почему здесь, где предположительно прятался террорист, за которым мы пришли, никто не испугался? Даже увидев нас, никто не убежал и не спрятался. Раз я сообщил об этом, значит, видел собственными глазами. А если видел, то мне наверняка пришла в голову мысль об отходе.

– Вы бы действительно ушли? Или все же прикончили бы этого ублюдка, даже если бы вам самому пришлось умереть?

На этот вопрос Шон ответить не мог. Да, эти люди убили шестерых ребят из его подразделения, но сознание все равно хотело верить, что он не позволил бы самолюбию и ярости затуманить разум и поставить под угрозу жизнь Валансии, что подумал бы о жене и сыне, даже о войне, потому что если враг о них знал, он не стал бы ввязываться в драку и выполнять возложенную на него боевую задачу. Чтобы не стать еще одним трупом, который протащат по улице. Труп не может сражаться. С другой стороны, он мог попытаться разобраться с этой красной дверью, орать и стрелять из автомата, не заботясь о том, сколько человек ему удалось положить. Он имел право на эту ярость. И нашли его именно здесь, у этого злосчастного проема, а не в нескольких ярдах от него.

На этом месте мы застряли, и я был убежден, что нам надо задержаться здесь до тех пор, пока он не вспомнит достаточно и не поймет, что случилось. Может, тогда он простит себя за то, что затащил Валансию в это гиблое место, или смирится с решением отступить, так и не выкурив парочку террористов, убивших его друзей. Я пришел к выводу, что в основе его ярости, его злости на жену и сына лежало чувство вины. Он чувствовал, что недостоин любви, что судьба незаслуженно одарила его такими подарками, и в результате в компании с ними начинал себя ненавидеть. Шон ничего не знал и ничего не помнил, но это не мешало «призракам» бродить в его душе.

Увидев выражение лица Дженни в тот момент, когда она услышала от него об этих призраках, я испытал в душе глубочайшее профессиональное удовлетворение.

Они встретились в моей группе пациентов, перенесших психическую травму. Мы собирались каждую неделю. Шон влился в ее состав несколько месяцев назад, когда с начала лечения прошел почти год. До этого он то и дело впадал в агрессию. Решение включить в нее Дженни далось с трудом, хотя я с самого начала знал, что буду на этом настаивать. Да, ее случай представлялся сложным, но она оставалась жертвой психической травмы, а по опыту я знаю, что каждый подобный пациент нуждается в общении и поддержке.

Том возражал. Его беспокоило, что дочь будет слушать «взрослые» разговоры на «взрослом» языке. В этом он был прав. Подобные беседы могут быть насыщены неприятными, а то и грубыми подробностями. Но в ту группу входили самые разные люди, что заставляло всех держать себя в более цивилизованных рамках. Шарлотта считала, что это может принести пользу, и сказала Тому, что он не понимает, насколько женщине необходимо говорить, рассказывать о своей беде и выслушивать истории других. В группе были еще две жертвы изнасилования. Это расхождение во взглядах возникло еще до начала моей работы с Крамерами, в те времена, когда Том в их семье не имел права голоса и все решала Шарлотта. Это был единственный раз, когда я был благодарен ей за то, что она диктовала свои порядки.

Я рассказал Дженни о Шоне, а Шону о Дженни. Им очень захотелось познакомиться на очередном занятии группы. Будучи новичком, Дженни заговорила первой. Она совсем не боялась, хотя и была вдвое моложе большинства пациентов в комнате. Затем лаконично и без обиняков сказала:

Я здесь, потому что меня изнасиловали. Я та самая девушка, о которой вы, вероятно, читали. Меня напичкали какими-то лекарствами, чтобы я забыла о случившемся, и теперь я ничего не помню. Потерять воспоминания для меня было тяжело. Слишком тяжело. И я попыталась покончить с собой.

Я не стал просить ее рассказывать свою историю дальше. Вместо этого дал каждому пациенту возможность представиться в нескольких словах. Когда в нашей группе появляется новый человек, это обычная практика. Очередь Шона была где-то посередине. Чтобы рассказать Дженни свою историю, он вскочил со стула, перечислил факты и признался в том, что его тоже посещали мысли о суициде. А потом поведал о призраках, которые бродят в его душе:

Я знаю, что жить с ними не смогу. Единственная причина моего пребывания здесь заключается в том, что я надеюсь от них избавиться. Убить их, напугать или каким-то образом удовлетворить. Если бы я в это не верил, то уже был бы мертв.

Дженни непроизвольно поднесла руку ко рту, глаза ее расширились. По мере того, как Шон повествовал о своих призраках и объяснял, как ему нужно вспомнить о том, что случилось перед той красной дверью, я видел, как в сердце девушки вспыхивает надежда, рвется вперед по венам и наполняет их кровью, которую она потеряла, разбрызгав по полу той ванной комнаты.

У меня нет строгих правил в отношении пациентов, встречающихся за рамками сеансов в группе. Хотя я и советую им устанавливать определенные рамки. Я подозревал, что Шон и Дженни станут общаться, чтобы узнать друг друга поближе. В группе с большим количеством людей и их неотложных нужд мы можем отклоняться от поставленной цели. Но я не учел глубины их отношений и не смог предвидеть череды последующих событий. У Шона и Дженни были уникальные точки соприкосновения, как ни у кого другого в группе. В те времена лечение, которому их подвергли, еще не получило широкого распространения. И форумов в интернете, где можно было бы познакомиться с другими людьми, которым назначали те же препараты и которые, возможно, впоследствии от этого страдали, тоже не было. Они интуитивно поняли друг о друге нечто такое, чего не мог понять ни я, ни их семьи, ни другие члены группы.