Вдоль по памяти - Анатолий Зиновьевич Иткин

Уже позднее, в 1960-х годах, помню, застал в «предбаннике» у кабинета главного ожидавшего его Владимира Михайловича Конашевича. Я видел его впервые и узнал по фотографиям. Он сидел в пальто, нахохлившийся маленький воробышек, молчал и безучастно посматривал кругом. Никто почему-то с ним не заговаривал, не развлекал его. Я, естественно, не посмел с ним заговорить. Это, видимо, был последний его визит в Москву.

Иногда художественную редакцию посещали и писатели. Однажды, поднимаясь по лестнице, я услышал оживлённый шум, смех и голоса. Оказалось, в редакцию зашёл Ираклий Андроников. Окружённый дамами-редакторами, он «выступал». Это был блестящий эстрадный номер. Не вспомню, о чём шла речь, но Ираклий Луарсабович имитировал чужие голоса, шумел, кричал, хохотал и заставлял млеть в восхищении свою многочисленную аудиторию.

Когда заходил Сергей Михалков, молодые художники, ожидавшие в коридоре, с печалью переглядывались. Он сидел у Дехтерёва долго, часами, болтал о пустяках, а очередь томилась и изнывала.

Орест Верейский очень демократично здоровался со всей очередью и робко протестовал, когда ему уступали дорогу. Бывали Шмаринов, Горяев, Дубинский. Эти шли привычно без очереди. Мы были к ним почтительны.

Борис Александрович Дехтерёв

На третьем курсе Суриковского мы разошлись по мастерским. Их было три: плакат, станковая графика и книга. Я выбрал книгу. Эту мастерскую вёл Борис Александрович Дехтерёв. Помню первое своё впечатление о нём. Он появился перед нами в элегантном тёмно-синем костюме с медалькой лауреата в петлице, самоуверенный шутливый человек. Ему тогда было 45 лет. После множества ничем не примечательных наставников, наблюдавших нас в средней художественной школе, Дехтерёв был первый, кто внушал уважение. Это был умный, образованный, рафинированно культурный учитель. Я понял, что не ошибся с выбором мастерской и наставника, что именно здесь я смогу совершенствоваться в искусстве иллюстрации.

Позднее мы узнали, что Борис Александрович был ещё и главным художником «Детгиза», что ещё до войны наряду с Дементием Алексеевичем Шмариновым был обласкан Горьким, признан правительством и был неприкасаем для критики.

Мне нравилась его манера общения. Он был ровен и шутлив со всеми. Никого поначалу не выделял, внимательно оценочно присматривался к ученикам, умеренно поощрял, отмечал успехи, в замечаниях был деликатен.

Учиться здесь для меня было наконец интересно и увлекательно.

В то время Борис Александрович производил впечатление счастливого человека, а попадая в его орбиту, ты и сам становился счастливым. Всё это было для меня удивительно ново и многообещающе, я испытывал духовный подъём, и это способствовало успешному совершенствованию.

Вообще следует сказать, что преподавание Дехтерёва заключалось не столько в каких-то практических указаниях, поправках, предостережениях, сколько в беседах общекультурного свойства. Он умело расширял наш культурный кругозор. Его эстетические оценки были для нас бесспорны и поучительны. Он всегда воздействовал лишь словом, не вмешивался своей рукой в наши опусы.

Как-то, уже на втором или третьем году обучения, я спросил у него, почему он никогда не находит нужным говорить о типаже, о психологии героя литературы. Ведь для иллюстратора это важнейшая проблема, тем более что сам Дехтерёв в своё время был поощрён Горьким за удачу с образом к его рассказу «Хозяин», притом именно за то, что по намёку автора создал образ, почти полностью соответствующий прототипу.

Борис Александрович ответил, что говорит лишь о том, чему можно научить. Но такие дела, как выбор момента в тексте для изображения, тип героя, психология, мимика, — это не поддаётся обучению, это зависит от одарённости человека, его наблюдательности, жизненного опыта. Либо все это у него есть, либо нет.

Ему не нравилась слишком откровенная стилизация, то есть прямое использование чужих художественных форм. Высшей его похвалой была фраза: «Хорошо сочинено!»

В учебных целях нам предлагались для работы произведения высокого литературного уровня: сказки Гофмана, «Суждения господина Жерома Куаньяра» Анатоля Франса, «Драма на охоте» Чехова. Это было и трудно, и чрезвычайно увлекательно.

Для изучения исторического материала Борис Александрович давал нам надолго на дом свои бесценные книги.

Работая над предложенными нам произведениями, я испытывал огромное удовольствие. В результате появились кое-какие достижения. Дехтерёв их отметил. Я блаженствовал.

Я довольно рано осознал, что так называемая наблюдательность — это, скорее, полусознательная, интуитивная деятельность мозга, свойство, с годами благоприобретаемое. У художника этот механизм должен работать постоянно. Сущность этой работы состоит в следующем: прочитанный текст должен моментально рождать в воображении убедительный жизненный образ. Иногда это происходит сразу, по вдохновению и в конкретных деталях, при этом холодный рассудок должен постоянно контролировать этот стихийный процесс. Однако так бывает не всегда. Порой воображение отказывается покорно служить. Причиной может быть усталость, различные отвлекающие обстоятельства. В этих случаях упорство неуместно. Нужно отложить работу, дать воображению отдохнуть, заняться чем-то другим — например, разглядыванием подсобного материала, он тоже способен побудить воображение к действию. Нужно верить, что рано или поздно, коли материал ваш и тема вам близка, работа будет сделана успешно.

Способность творить — вещь таинственная, этому никого нельзя научить. Талант! Либо он есть, либо его нет. Борис Александрович хорошо это понимал, но что он мог делать, и делал с успехом, — это путём оценок, суждений и критики воспитывал вкус.

Воспитывать вкус, ввести неофита в большую культуру — в этом он видел свою задачу.

В процессе каждодневного общения с нашим педагогом у нас возник естественный интерес к его собственному творчеству. В этой части Борис Александрович был вполне доступен. Он иногда приглашал нас к себе в мастерскую, и мы видели его работу в процессе. Он тогда работал над сказками Пушкина.

Мы видели его ранние, 1930-х годов иллюстрации к рассказам Максима Горького. К 1950-м годам его манера сильно изменилась. Если раньше это были спонтанные смачно-реалистические рисунки углем безо всякой заботы о книжной специфике, рисунки, скорее предназначенные для выставочной экспозиции, то теперь его иллюстрации делались для конкретного издания с учетом книжного пространства. Рисунок стал суше, мельче, композиции усложнялись, появились мизансцены, условно-пространственные решения. Правда, в живости они уступали его ранним работам, их непосредственность исчезла.

В юности Борис Александрович некоторое время посещал мастерскую Дмитрия Николаевича Кардовского и считал себя его последователем вместе с Василием Яковлевым и Василием Шухаевым, а последние определяли своё направление как неоклассицизм. Стало быть, и Дехтерёва следует отнести к этой школе? Однако с Яковлевым и Шухаевым у него мало общего. Скорее его можно сравнить с французским неоклассиком Морисом Дени, если вспомнить его картоны для росписи на тему «Амур и Психея». Это мое предположение.