Икар из Пичугино тож - Юрий Викторович Хилимов

Полуэкт по лесу и вдруг видит рябчика, а тот вроде как не торопится убегать.

— А зачем ему убегать, если он может улететь? — спросил Алеша.

— Они плохо летают, но обычно их так просто не поймать. А у этого было что-то с лапкой, хромал он, и крыло подбито. Как только Полуэкт приближался к птице, та отпрыгивала. Рябчик держался на довольно приличном расстоянии, и горе-охотник никак не мог в него попасть ни палкой, ни камнем. Полуэкт решил, что возьмет добычу измором, следуя за ней по пятам. Главное, не отставать. Так и шел он за ней, пока не забрел в самую сердцевину леса. И возрадовался, и возликовал, когда увидел, что беглец выбился из сил. И уже когда он настиг птицу и готов был ее схватить, вдруг из-за дерева вышел косматый старик, весь в лохмотьях и с палкой вроде посоха. Он взял рябчика на руки и принялся сердито смотреть на Полуэкта.

Парень сразу догадался, что перед ним Дикенький мужичок. Предания о нем жили в каждой деревне этих мест, и сейчас Полуэкт убедился, что существо выглядит почти в точности, как рассказывала молва.

«Ну, зачем пришел? Рябчиков моих есть?» — спросил Дикенький мужичок.

Полуэкт развел руками, мол, что могу поделать: «Так ведь есть очень хочется!»

«А ты знаешь, что я тоже голодный?»

Хотя Полуэкт и не слышал, чтобы дикенькие мужички ели людей, но все равно ему стало не по себе. Кто знает, что у этого на уме?

«Лес полон еды. Что ж тебе мешает?» — робко спросил Полуэкт.

Дикенький мужичок разразился то ли смехом, то ли кашлем.

«Ты что? Ты думаешь, я тебя хочу съесть, что ли? Тьфу!»

Полуэкт заулыбался на такой ответ, дескать, опасность миновала, но Дикенький мужичок будто прочел его мысли:

«Если я не ем человеческую плоть — это не значит, что я вообще не ем человека».

При этих словах он подошел совсем близко к Полуэкту и ткнул указательным пальцем между его ребрами. Тот хохотнул…

Дети дружно засмеялись.

— Во дает этот леший! — сказал Костян.

— И тут Полуэкт вспомнил, что этих дикеньких мужичков называли еще щекотунами, что они нападают на заблудившихся в лесу людей и щекочут их до смерти. Получается, они питаются человеческим смехом, и сейчас один из них уже снял пробу со своего нового блюда.

Полуэкт сделался бледным как полотно. Единственной возможностью избежать гибели была невосприимчивость к щекотке, но к нему это явно не относилось. Кстати, есть кто-нибудь из вас, кто не боится щекоток?

— Только Костян, — сказал Славка, смерив взглядом всех присутствующих.

— Еще я не очень сильно поддаюсь, — заметила Аллочка.

— Ты? Проверим?

— Так, стоп. Вы потом проверите, — вмешался Сергей Иванович. — Я продолжаю. И такой сильный страх охватил Полуэкта, какого никогда ранее он не испытывал. А между тем, выпустив из рук рябчика, Дикенький мужичок принялся ходить вокруг своей жертвы, видно, примеряясь, в каком месте лучше пощекотать, потому что от этого напрямую зависело то, как будет звучать смех. И вот он уже своими костлявыми пальцами нажал на икры Полуэкта, что тот аж дернулся, издав смесь вопля и смешка.

— Между прочим, вот точно так же делает и Костян, — заметил Гера. — Как вцепится в ногу — и больно, и щекотно.

— Да что вы ко мне пристали, слушайте лучше дальше! — улыбался Костян, которому, честно говоря, было приятно такое внимание.

— Итак, Дикенький мужичок принялся щекотать Полуэкта. Сначала тот сопротивлялся, сжимался, старался держаться изо всех сил, чтобы не засмеяться. Но ничего не получалось. Он напрягал мышцы, а узловатые пальцы Дикенького мужичка все равно находили нужную точку. Полуэкт смеялся и терял силы, тогда как дикарь наполнялся энергией. Теперь он казался каким-то более опрятным и чистым, косматая борода сделалась расчесанной, а морщины на лице разгладились. Когда обессилевший Полуэкт упал на спину и подумал, что ему пришел конец, он увидел кусочек родного неба, которое он так любил. И парень вдруг перестал сдерживаться, словно небо подало ему какой-то знак. Юноша теперь смеялся во весь голос, громко, раскатисто, как еще никогда не смеялся. Если его смех можно было бы уподобить реке, то эта река хлынула быстрым широким потоком, затопив собой все вокруг. Между тем Дикенький мужичок начал вроде как нервничать. Он перестал щекотать лежащего на земле Полуэкта. «Прекрати, — говорил он ему, — перестань!» Старик заткнул уши руками и замотал головой. Теперь с ним случилась обратная метаморфоза: он снова постарел, завшивел, сделался косматым и морщинистым.

— Это называется — переел. — шутил Гера.

Все, в том числе и Сергей Иванович, дружно рассмеялись этой шутке.

— Молодец. Хорошо! — похвалил внука дед. — Моя история почти закончилась. Дикенький мужичок еще немного покружился над Полуэктом, браня его и грозя кулаками, а затем скрылся за деревьями. А Полуэкт все лежал, смотрел на свое небо и еще долго-долго смеялся. Это был соленый смех, перемешанный со слезами. Смех радости и страха. Смех освобождения.

Рассказав историю детям, Сергей Иванович никогда не морализаторствовал. Его правилом было — никаких нравоучений. Каждый должен думать сам и делать свои выводы. Правда, совсем без общих умозаключений не обходилось. Обычно об этом спрашивал Алеша, что случилось и на этот раз.

— Ты хочешь сказать, что бывает смех освобождения, а бывает еще какой-то другой?

— Очевидно, что так. Есть смех глупости, злости, счастья, влюбленности, обиды… Великое множество.

— Выходит, если мы будем использовать смех освобождения, то поборем страхи?

Сергей Иванович улыбнулся:

— Тут скорее про то, что именно надо сделать, чтобы в нужный момент появился такой смех. Понимаешь? Понимаете, друзья?

— Расслабиться и посмотреть на небо, — философски ответил Алеша, и на такую трогательную реплику присутствующие ответили своими улыбками.

Глава 20

РАДОСТЬ

У Глебовых не любили слащавой, приторной радости, но зато ценили, когда было просто хорошо. Тут никогда не использовали уменьшительно-ласкательную форму имени, и даже напротив. Гера часто был Геркой, Марина — Маринкой и так далее. Единственным исключением иногда становился самый младший из семейства Алеша, которого могли назвать Алешенькой, и то лишь Елена Федоровна это делала. Никто не обижался на подобную исключительность, потому что понимали, что во всех таких случаях Алешу, кроме как Алешенька, по-другому и никак нельзя было назвать больше.

Мужчины и женщины семьи выражали радость по-разному. Мужчины чаще смеялись, женщины, наоборот, меньше. Так уж завелось, что глебовские женщины в каком-то смысле были более серьезными (особенно Марина и Лиза), в некотором роде старше своих мужчин. «Это мудрость, — шутила Елена Федоровна. — Женщина всегда мудрее мужчины».