Одиннадцать видов одиночества - Ричард Йейтс

— Вы уловили суть? — спросил он в трубку и сделал паузу, чтобы отпить из бокала глоток перно. — Отлично. А сейчас, если вы сообщите мне свои полное имя и адрес, я здесь завершу все формальности.

Сид по буквам продиктовал требуемые данные, и Карсон аккуратно занес их в регистрационную книгу клуба, обозначив себя самого и Кена в графе «Поручители». Когда с формальностями было покончено, Кен еще раз взял у Сида трубку, чтобы сказать «До скорой встречи» и отключиться.

— Полагаю, это был очень дорогой телефонный звонок, — сказал мистер Болдинджер, с интересом слушавший их разговор.

— Вы правы, — сказал Карсон, — но оно того стоит.

— Только я не очень понял, что, собственно, дает членство в вашем клубе? В чем привилегия этих Барных Мух?

— А вы разве не зарегистрированы, мистер Болдинджер? Я думал, вы уже состоите в клубе. Могу выступить поручителем, если желаете записаться.

Мистер Болдинджер такое желание выразил и в результате получил, по его словам, «массу удовольствия», проторчав в этом баре всю ночь и большую часть следующего утра и по-свойски, с жужжанием, трогая за плечи всех посетителей.

Карсон так и не добрался до Канн в субботу, поскольку расставание со шведской девчонкой заняло больше времени, чем он планировал. Он был внутренне готов к слезливой сцене или, по крайней мере, к продолжительному обмену нежными улыбками и клятвенными заверениями. Но шведка его удивила, восприняв эту новость очень спокойно — даже как-то рассеянно, словно уже начала настраиваться на встречу с другим широко образованным неординарным мыслителем, — что побудило его несколько раз переносить свой отъезд; однако эти задержки ее лишь раздражали, а он в конечном счете почувствовал себя отвергнутым. В Канны он приехал только после полудня во вторник, накануне предупредив по телефону Кена; и когда он в мрачно-похмельном состоянии выбрался из вагона на станционную платформу, единственной его мыслью было: «И какого черта я сюда приперся?» Солнце тотчас же немилосердно обрушило на него свой жар: в непокрытую голову как будто вонзились раскаленные иглы, а по телу под мятым костюмом заструился пот. Лучи солнца слепящими бликами отражались от хромированных деталей машин и мотороллеров на привокзальной площади, побуждали голубоватую дымку выхлопных газов плыть вверх от нагретой мостовой вдоль розовых фасадов зданий, высвечивали каждую мелкую деталь в огибавшем Карсона потоке туристов: поры на их коже, складки на их только что купленной спортивной одежде, чемоданы в их руках и фотоаппараты на шеях, их напряженные улыбки и разинутые в крике рты. По сути, Канны мало чем отличались от любого другого курортного городка в мире с их каждодневной суетой и мелкими разочарованиями, и Карсон еще раз пожалел, что не остался в более подходящей ему обстановке парижской квартиры с высоким потолком и длинноногой девчонкой под боком. Как он мог так сглупить с этой поездкой, поддавшись уговорам и настойчивым просьбам приятеля?

Но вот из толпы возникло счастливое лицо Кена, который с воплем «Карсон!» и растопыренными для объятий руками устремился к нему неуклюжей рысью толстого мальчишки-переростка.

— Такси ждет на стоянке, бери свой чемодан… Ох, ну и видок у тебя! Первым делом примешь душ и пропустишь стаканчик, о’кей? Как ты себя вообще чувствуешь?

Чуть погодя, когда машина вырулила на набережную Круазет, навстречу золотистой синеве моря и бодрящему дуновению бриза, Карсон, полулежа на мягком сиденье, начал приходить в себя. И как тут было не взбодриться при виде этих девчонок! Куда ни глянь, они мелькали в неимоверных количествах; и кроме того, приятно было вновь оказаться в компании старины Кена. Только сейчас Карсон с облегчением понял, что, останься он в Париже, все было бы только хуже. Что ни говори, он очень вовремя оттуда уехал.

Кен не умолкал ни на секунду. Пока Карсон принимал душ, он расхаживал перед дверью ванной, побрякивал монетами в кармане и разглагольствовал во все горло, перемежая слова смехом, как человек, на протяжении многих недель не слышавший собственного голоса. Дело в том, что Кену никогда не удавалось по-настоящему наслаждаться радостями жизни, если рядом с ним не было Карсона. Каждый из них считал второго своим лучшим другом, однако их дружба не была равноправной, и оба это знали. Во время учебы в Йеле Кен, скорее всего, оказался бы в положении никому не интересного одиночки, если бы не приобретенный им статус глуповатого, но верного спутника Карсона; и в Европе этот расклад оставался неизменным. За последние годы Карсон не раз задавался вопросом: что именно в Кене так отвращало людей? Может, его полнота и неуклюжесть, а также слишком явное и назойливое стремление понравиться окружающим? Но эти свойства сами по себе не были отталкивающими. Наиболее вероятным из объяснений Карсон считал следующее: когда Кен улыбался, поднимая верхнюю губу, под ней обнаруживалась маленькая, влажно подрагивающая складка — подобие второй губы на самой десне. Для многих людей такой дефект ротовой полости не создал бы проблем в общении — Карсон был в этом убежден, — однако в случае с Кеном Платтом именно это прежде всего запоминалось людям, хотя они могли назвать и более существенные причины для своей неприязни. Во всяком случае, сам Карсон в моменты раздражения каждый раз обращал внимание именно на эту деталь. Вот и сейчас, например, когда он выполнял привычные действия — вытирался после душа, расчесывал волосы, надевал чистую одежду, — широкая улыбка с двойной верхней губой надоедливо маячила перед глазами. Она была повсюду, перекрывая ему доступ к вешалке с полотенцами, нависая над его раскрытым чемоданом с кое-как уложенными вещами, возникая в зеркале, перед которым он повязывал галстук, и в конце концов Карсону пришлось крепко стиснуть челюсти, чтобы не разразиться воплем: «Хватит, Кен, закрой свою пасть!»

Но спустя еще несколько минут, когда оба расположились в успокоительной тенистой тишине бара на первом этаже отеля, все быстро пошло на лад. Бармен чистил лимон, аккуратными полосками снимая яркую кожуру, зажатую между его большим пальцем и лезвием ножа; и тонкий цитрусовый аромат, в сочетании с запахом джина над кубиками льда в бокале, способствовал возвращению их отношений в привычное русло. Два холодных мартини утопили остатки раздражения Карсона, а когда они покинули бар и зашагали по улице с намерением где-нибудь плотно закусить, он уже в полной мере испытывал прежние дружеские чувства к Кену, в свою очередь сиявшему от радости и восхищения. Правда, сейчас к этому примешивалась и печаль, ибо Кен вскоре должен был отправиться обратно в Штаты. Его отец в Денвере, еженедельно присылавший сыну саркастические письма на деловых бланках, давно уготовил ему место младшего компаньона в своей фирме, а поскольку Кен уже прослушал курс лекций в Сорбонне (что и было предлогом для поездки во Францию), у него больше не оставалось причин затягивать с отъездом. В этом плане — как и во всем другом — Карсон был счастливее Кена, располагая солидным состоянием и не имея никаких семейных связей; так что он мог сколько угодно путешествовать по Европе в свое удовольствие.

— Ты все еще белый, как простыня, — сказал он Кену за ресторанным столиком. — Так и не выбрался на пляж позагорать?