Повседневная жизнь королевских мушкетеров - Екатерина Глаголева

Очень много женщин следовало за армией, что во Франции, что в других странах. Проститутки проникали в рады военных, нарядившись в мужское платье. В 1687 году был издан королевский ордонанс о военных лагерях: продажным девкам, застигнутым с солдатами на расстоянии двух лье от Версаля и лагерей на реке Эр, полагалось отрезать нос и уши. Ордонанс от 1 июля 1727 года запрещал любому военнослужащему, каков бы ни был его чин, брать на содержание развратную женщину под страхом тюрьмы или понижения в звании. Девок, захваченных «на месте преступления», изгоняли, а то и били кнутом. Те же, что распутничали с кавалеристами и драгунами, должны были провести три месяца в тюрьме, а затем в работном доме.

Но переодевались в мужское платье не только потаскушки: порой среди солдат оказывались «кавалерист-девицы», которых жизнь поставила в такие условия, что они решили пойти на войну, чтобы заработать денег. Против них никаких мер предусмотрено не было, хотя это и не приветствовалось. Впрочем, с середины XVII века во Франции один за другим появлялись романы о женщинах-воинах, служившие средством королевской пропаганды. Моду на такие сочинения ввела госпожа де Вильдье, опубликовав «Воспоминания о жизни Генриетты Сильвии де Мольер», за которыми последовали романы Барбена «Мемуары госпожи де Равезан» (1677), «Мемуары мадемуазель Дельфос» (1695) и «Мемуары графини де М.» (1697). Описываемые в них женщины-героини, в основном из далеких провинций, наряжались в мужское платье и записывались в армию Великого короля, чтобы служить Франции. В числе таких романов был и «Мушкетерская героиня, или Подлинная история мадемуазель Кристины, графини де Мейрак» Жана де Прешака; героиня романа была родом из Беарна. В реальной жизни таких героинь были единицы, и служили они в основном в армейских полках, а не в гвардии. После разоблачения их отправляли домой, выдав существенную денежную компенсацию.

Подобные истории заставляют задуматься о том, какие стандарты мужской и женской красоты существовали в «галантный» век. Женщина должна быть миниатюрной, с гладкой и прозрачной кожей, с тонкой талией, затянутой в корсет; загорелая девица кавалерийского роста (то есть 170 сантиметров и выше) с лицом, побитым оспой, вполне могла сойти за мужчину; даже отсутствие растительности на лице было легко замаскировать (с конца XVII века мужчины гладко брились, а волосы носили ниже плеч), а мужская одежда, более свободная, чем женская, скрывала все особенности женской фигуры. Нательные сорочки были длиннополыми и с длинными рукавами; в условиях войны спали часто не раздеваясь, к тому же в те времена мужчинам нередко приходилось спать на одной кровати, если, к примеру, на постоялых дворах не оказывалось свободных комнат, и они приобрели привычку не нарушать чужое интимное пространство. С другой стороны, мужчины, считавшиеся красавцами, были несколько женоподобны; в XVIII веке, во время балов-маскарадов, они нередко наряжались женщинами, а половая принадлежность знаменитого шевалье д'Эона, шпиона Людовика XV, до сих пор вызывает споры среди историков. Тальман де Рео рассказывает такую историю о куртизанке Нинон Ланкло. Однажды в компании маршала де Грамона она увидела симпатичного молодого человека – герцога де Навайля (будущего маршала Франции), который был еще не женат; он ей понравился, и она привела его к себе домой. После ужина Нинон уложила своего кавалера в чистую постель и велела ждать, однако тот, верно, сильно устал, потому что вскоре заснул. Дама забрала его одежду и ушла спать в другую комнату, а поутру надела его костюм, прицепила к поясу шпагу и ворвалась в спальню с громкими ругательствами. Навайль увидел перед собой разъяренного мужчину и, полагая, что это ревнивый муж, сказал, что готов дать ему сатисфакцию. Нинон весело рассмеялась.

Великая Мадемуазель, дочь Гастона Орлеанского (брата Людовика XIII), в двадцать один год выглядела «драгуном без усов», жевала и нюхала табак и обладала «командирским голосом». Брат Людовика XIV Филипп Орлеанский, по воспоминаниям Сен-Симона, всегда наряжался как женщина, весь в кольцах, браслетах, в длинном черном парике, обсыпанном пудрой, и с бантами везде, где только можно их повязать; при этом он отличался неслыханной храбростью. Тот же Сен-Симон рассказывает, как в пылу сражения при Неервиндене герцог де Лa Фейяд, назначенный бригадиром взамен убитого офицера, куда-то исчез на полчаса, после чего явился напудренным и в красном сюртуке, расшитом серебром: теперь он мог приступить к своим обязанностям. При дворе Короля-Солнце пудрились шафраном и цветочной пыльцой, придававшей лицу яркий цвет; придворные Людовика XV, мужчины и женщины, белились, подсинивая рисунок вен, румянились и залепляли мушками прыщи и оспины. Они поливались духами на основе амбры, жасмина, нарцисса, мускуса и корицы, использовали притирания – «флорентийскую помаду», «испанский воск», «генуэзскую эссенцию» – и душистую пудру для одежды, лица и париков. Волосы пудрили и не мыли: грязные волосы не рассыпаются, им легче придать необходимую форму Впрочем, в полевых условиях это редко применяли.

Казармы начали строить поздно, Людовик XIV издал соответствующий ордонанс только в 1692 году, и процесс этот шел медленно. В Пьемонте в XVIII веке солдаты даже в казармах жили с семьями (пятнадцать процентов военнослужащих были женаты). В Париже военнослужащим, проживавшим в казармах, было запрещено жениться и работать, однако французские гвардейцы, например, начали соблюдать это правило только с 1764 года, да и то не слишком строго. Капитан-лейтенант д'Артаньян стал крестным отцом множества детей мушкетеров и солдат.

У этого «недостатка», однако, были свои положительные стороны: например, в «семейных» казармах не отмечалось случаев содомии, которая к середине XVIII века приняла угрожающий масштаб; в гарнизонном Меце, где казарма была построена на личные средства архиепископа, процветали «такие же нравы, как в Древнем Риме». Ранее за мужеложство карали смертью на костре, но уже во времена Людовика XIV, который, однако, терпеть не мог этого «итальянского порока», ограничивались изгнанием, а то и попросту старались замять скандальное дело. Во времена же регента Филиппа Орлеанского, известного своей распущенностью и устраивавшего настоящие оргии в Пале-Рояле, на такие вещи смотрели много проще. После Великой французской революции гомосексуализм официально перестал считаться преступлением.

Отчаянные храбрецы, умеющие за себя постоять, и в то же время франты, близкие к высшим сферам и приобретшие некий светский лоск, мушкетеры пользовались неизменным успехом у представительниц прекрасного пола всех сословий. В «Сирано де Бержераке» Ростана Лиза, супруга кондитера Рагно, сбежала с мушкетером. Мушкетер Гассо стал любовником Эмили де Мариньян, жены Оноре Габриеля де Мирабо (будущего трибуна Великой французской революции), она даже забеременела от него. Обаятельный мушкетер пленил сердце графини своей обходительностью и участливостью. Сестра Мирабо, будучи замужем за стариком, тоже имела любовника-мушкетера – статного красавца де Бриансона.

Мушкетеры никогда не отличались дисциплинированностью, а уж в мирное время вообще пользовались полной свободой: Гассо, например, видался с Эмили во время частых отлучек из гарнизона. Среди любовных приключений мушкетеров встречались и довольно романтические истории. Так, у маркиза де Монье, жившего в Понтарлье, была дочь, которая в девятнадцать лет влюбилась в мушкетера Ле-Беф де Валдаона. Поскольку отец противился браку, мадемуазель де Монье имела смелость принять воздыхателя в своей постели, которая стояла рядом с кроватью ее матери. Отец прибежал на шум, захватил одежду любовника и отнес в канцелярию суда, потом подал жалобу о похищении и соблазнении. Виновный бежал в соседнюю Швейцарию, откуда прислал письмо в свое оправдание (над этим письмом рыдали все дамы Понтарлье, не изведавшие в своей жизни большой и чистой любви; утверждали даже, что к нему приложил руку Жан Жак Руссо). Мадемуазель де Монье заперли в монастырь до достижения двадцати лет, после чего она против воли овдовевшего отца вышла замуж за господина де Валдаона. Такая верность в любви, приобретшая законные формы, изменила общественное мнение, ранее сочувствовавшее отцу, в пользу дочери; господин де Монье прослыл в округе тираном и деспотом.