Диктаторы и террористы - Александр Пумпянский

Так что суд Караджичу грозит объективный. И рядом с ним очень скоро окажется его подельник Младич, в этом можно не сомневаться. Первые годы своего «бега» он жил открыто в Белграде, даже не отпуская бороды. Как и Караджич, он был под негласной охраной могущественных сил (высшие чины армии и безопасности были верны прошлому). Да и народ бы их не отдал. Нужно было время, чтобы горький реализм возобладал над эмоциями. Вехой стало формирование весной этого года коалиционного правительства из демократической партии Бориса Тадича и социалистов, чьим неоспоримым лидером еще не так давно был… Слободан Милошевич. Вчера даже невозможно было представить себе, чтобы представитель этой партии подписался под выдачей кого угодно в Гаагу, а сегодня пост министра внутренних дел занимает именно социалист. И самое главное – Социалистическая партия высказалась за европейский выбор для Сербии. Эта метаморфоза – самое принципиальное и многообещающее, что произошло в многострадальной стране. Элита освобождается от гипнотического наваждения, в котором реальные национальные интересы подменяются национальными мифами.

В 2003 году молодой премьер Зоран Джинджич принял решение выдать Слободана Милошевича Гаагскому суду. И получил пулю от профессионального патриота. Прошло пять лет. В июле 2008 года молодой президент Борис Тадич принял решение выдать Радована Караджича Гаагскому суду. Нетрудно понять, до какой степени он уверен, что это необходимо его стране.

Возможно, историки зафиксируют: этим решением Сербия перешла Рубикон. Выход из темноты прошлого не станет марш-броском. Но самые трудные шаги – первые.

PS.

24 марта 2016 года Суд в Гааге приговорил Радована Караджича к 40 годам заключения.

Прошлое не умирает, особенно когда его убивают, особенно когда его закапывают живьем в безымянной могиле. Такое прошлое безнадежно отравляет жизнь последующих поколений.

В мартовско-апрельские дни 2010 года неожиданно встретились два страшных призрака недавней истории – Сребреница и Катынь. В Белграде с высшего официального уровня раздались слова покаяния. Сербские законодатели приняли резолюцию, которая гласит: «Парламент Сербии сурово осуждает преступление, совершенное против боснийско-мусульманского населения Сребреницы в июле 1995 года». Словами этой резолюции страна «выражает соболезнования и просит прощения у семей жертв за то, что не все было сделано, чтобы предотвратить трагедию». За резолюцию проголосовали 127 депутатов из 250. Закончившиеся парламентские дебаты заняли 13 часов. Незакончившиеся, непарламентские – 15 лет.

Политической бомбой оказался показанный по российскому каналу «Культура» фильм Анджея Вайды «Катынь». Эту демонстрацию наши либеральные умы немедленно признали огромным шагом на пути возвращения исторической истины. Удивительная сложилась ситуация, приходится радоваться тому, что стране высочайше дозволили заглянуть в лицо собственному прошлому. Через три года после того, как картина польского классика обошла весь мир. Через 20 лет после того, как правительство Горбачева официально признало это преступление сталинского режима. Через 60 лет после самого преступления. Таков наш прайм-тайм.

Кому-то может оказаться не по нраву то, что Катынь и Сребреница поставлены рядом. Патриотические соображения особого рода исходят из презумпции, что наши отечественные трагедии (и преступления) выше или масштабней, чище или ужасней любых иных… У нас особенная стать, тем не менее Катынь и Сребреница – исторические дубли.

Тому, кто увидел фильм Вайды, можно не пересказывать про Катынь. Это сама правда. Доподлинная, документальная о террористическом режиме, расстрелявшем в затылок двадцать две тысячи пленных польских офицеров, фактически не сражавшихся – в виду бессмысленности – против Красной армии, вторгшейся в их землю, чтобы реализовать тайные договоренности Сталина с Гитлером по разделу их страны.

Историки, политики, психологи думают-гадают, зачем за год до 22 июня советскому Политбюро понадобилось зверски уничтожить цвет польской армии и интеллигенции в катынском лесу. Историки, политики, психологи разводят руками, они не в силах предложить «рациональной причины». А что, были рациональные причины для того, чтобы уничтожить цвет собственной армии в преддверии мировой войны? И цвет собственной интеллигенции? И все остальные отечественные цветы и цвета без исключения и разбора?.. Катынь – огромная рана в душе Польши и далеко не самый большой шрам на теле советского компрачикоса. Эпизод Большого Террора. Какая была цель у Большого Террора? Абсолютная власть. Что было мерой и доказательством абсолютной власти? Безраздельная способность чинить террор. За не укладывающимся ни в какое человеческое сознание преступлением Катыни маячит черная громадина античеловеческого, антисоциального режима, не останавливающегося ни перед каким преступлением и не считающего жертв.

За преступлением Сребреницы – агония распада бывшей Югославии, три гражданские войны, многополярный националистический взрыв, вакханалия этнических чисток, в которых сербы, хорваты, босняки, косовские албанцы жгли и крушили друг друга, брата-врага так, что счет убитых шел на сотни тысяч, а беженцев на миллионы.

История как преступление, завернутое в тайну, укутанное в ложь, радиоактивна. Это термояд, доказывают Катынь и Сребреница.

В годы войны Катынь раскапывали дважды – оба раза, чтобы поглубже закопать правду. Фашистские и советские пропагандисты по очереди использовали Катынь для взаимного разоблачения. Одними и теми же приемами, в одних и тех же выражениях. Раскрыто Чудовищное Преступление! Что правда, то правда… С той разницей, что одни утверждали, что свершено оно было в 1940 году НКВД, а другие, что в 1941-м – гестапо. Но ведь кто-то тут очевидно врет. Обе стороны это знают доподлинно, но тот, кто совершил это чудовищное преступление, вдобавок доказывает: он ведал, что творил. Вторая сторона технически права, но врет еще больше. Потому что, когда творцы Освенцима взывают к мировому общественному мнению, деланно ужасаясь Катыни, это издевательство над всеми человеческими нормами и понятиями. Эту страницу истории Вайда воспроизвел подчеркнуто документальными кадрами. Получился грандиозный гротеск. Полемика двух каннибалов о гуманизме – историческое противоядие против любой лжи.

Задним числом Катынь и Сребреницу роднит и общая на них реакция – яростный синдром непризнания, декретированного забытья вплоть до полной амнезии. Невозможно не признать, что это было зверство и каннибализм. А сознаться выше всяких сил. Патриотическое сознание готово отрицать уже очевидное до хрипоты, замалчивать до последнего. Бог с ними, с фактами. Когда нельзя свалить вину на противника, всегда остается утешительное «на войне как на войне», «в истории всякое бывало», «все так поступают»…

Катынь и Сребреница – две бездны, заглянуть в которые страшно. Проблема, однако, в том, что с широко закрытыми глазами их не переступить.

В фильме Вайды две сестры убитого в Катыни брата ведут напряженный разговор именно на эту тему. Одна поневоле смирилась с непреодолимыми обстоятельствами. Закрыть глаза – что еще остается – иначе не выжить… Вторая отвергает компромиссы. Разговор двух сестер вырастает в притчу о выборе. «Ты с кем, с живыми или с мертвыми?» – спрашивает одна. «Я с мертвыми, а не с убийцами», – отвечает другая. Она поставит памятник брату во что бы то ни стало, и на гранитной плите будет дата его гибели. 1940, а не 1941. Даже если плиту немедленно разобьют на куски, а ее отправят в лагерь. Потому что память нельзя предавать. Потому что от того, что написано на памятнике – правда или ложь, зависит, куда пойдут следующие поколения и дойдут ли они куда-то.