Собиратель миров - Илья Троянов

— Хорошо понимаю. Хорошо понимаю тебя. У меня такое же чувство.

— Неужели?

— Абсолютно. Мы живем рядом с храмом. Сита-Рам Сита-Рам Сита-РамРамРам. Стоит мне хоть издалека услышать, как подступает тошнота.

— Я понимаю, куда ты клонишь. Понимаю твои штучки. Ты преувеличиваешь похожесть и затемняешь разницу. И что в этом такого хорошего?

— Это не штучки. Я гляжу сквозь ту иллюзию, у которой ты в плену.

— Ах, ты значит, все насквозь видишь? Зачем же я сижу тут? Уж лучше пойду.

— Успокойтесь. Мы спорим так, будто что-то окончательно ясно. Вернитесь к своей истории. А я теперь буду писать. Но не трогайте больше этих обрезанных. Эта примитивная ненависть недостойна вас.

— А знаете что? Вы не совсем неправы. Дервиши носят на теле какие-то грузы, чтобы жизнь стала труднее. Их называют маланги, божьи пленники, которые носят тяжелые цепи. Вот это мне на самом деле напомнило наших садху. Судите сами, обрезанные переняли от нас наше безобразие.

— А что же Бёртон-сахиб? Как его встретили?

— Как друга. Я неохотно говорю это. Обрезанные были очень предупредительны. Всюду водили его. Они гордились его интересом. Только к гробнице ему нельзя было подойти. Но его это не огорчило. Он подмигнул мне, когда они с сожалением ему отказали. А потом, когда мы скакали обратно в лагерь, он сказал, что теперь этому святому месту должен нанести визит мирза Абдулла. Вдвоем увидишь больше, добавил он.

54. ВО ИМЯ СЛАВЫ И ВО ИМЯ ЧЕСТИ

Муэдзин, откашлявшись, выплюнул кусок кофта, всю ночь мешавшийся в горле. Взял на пробу первый слог и растянул его, затем второй, словно натягивал резинку рогатки, прицеливаясь по людскому сну. Бёртон услышал, как ноги прошлепали в ванную. Он плохо спал, видел слишком яркие сны. Он смотрел сзади на человека, закутанного в накидку, который стоял перед могилой среди скудного пейзажа. Мимо проковыляла собака без ноги. На надгробном камне вкривь и вкось было высечено имя, Рич Бартон. К могиле подходили еще другие люди, спокойно, безо всяких эмоций смотрели на камень. Каждый спрашивал, что это за человек здесь похоронен? Никто не знал ответа. Они накрыли надгробье платком, прежде чем отвернуться. Совсем далеко от праха своих предков, сказал один на ходу. Лишь закутанный человек замер перед могилой. Он даже не поднял руки, чтобы почтить покойного, о котором, очевидно, никто больше не помнит. К чему вообще это имя на плите? Один из молодых людей семьи крикнул, что он может совершить ватсу. Молитва лучше сна, убеждал муэдзин весь квартал. Молитва лучше сна. Первая молитва дня была короткой. Спиритуальная форма холодной воды, которую он бросал себе в лицо. Не только ради пробуждения. Но чтобы честно расправлять плечи и искренне кланяться, принять должную форму поведения на весь день. Потом выпил чай с гостеприимным хозяином. Мирза Азиз. Они сдружились. В обличье мирзы Абдуллы он уже несколько недель пожинал плоды своего терпения и харизмы. Его передавали из одного дома в другой. Человек, сполна заслуживший, чтобы ему оказывали почести. Разве не советовал Пророк, да благословит его Аллах и приветствует: будьте в мире подобны путнику. Мирза Абдулла и был этим чужестранным путником. Он тем временем точно знал, как ему вкрадываться в доверие, какой вид юмора и в каком количестве потребен, чтобы взбодрить беседу. Он уже гостил у многих, этот благородный путешественник, прекрасно владевший искусством беседы. В лице почтенного мирзы Азиза, с которым, разумеется, они уже побратались, он нашел наилучшего информатора. Связанный родственными узами с большинством самых важных семейств, он охотно торговал всем, в том числе знанием. Бёртон восхищался им. Понимая, что в один прекрасный день должен будет его предать. Потому что мирза Азиз вел многостороннюю игру, наносившую ущерб интересам Британии. Он всегда был превосходнейше информирован — и Бёртону еще предстояло выяснить, из какого источника — о британских планах и продавал сведения бунтовщикам в Белуджистане. Все это пока было исключительно гипотезой, основанной на намеках, которые все множились. Надо терпеливо выжидать, оставаясь желанным гостем, пока подозрения не укрепятся, поскольку генерал брезговал косвенными уликами. Ему это было не совсем по душе. Мирза Азиз был не только заговорщиком, но и патрицием, проводившим самые блистательные музыкальные вечера во всем городе. Бёртон затянулся кальяном и закрыл глаза, чтобы предаться пению. Потребуется немало времени, прежде чем он узнает все наверняка. Одна строчка прочно засела в его голове. Нельзя сотворить солнце, задергивая полог. В женском голосе звучала хрупкая самоуверенность. Нельзя сотворить солнце, распахивая полог. В обличье мирзы Абдуллы, баззаза из Бушира, Ричард Бёртон чувствовал себя гораздо ближе к счастью, чем в облике офицера Достопочтенного Ост-Индского общества.

55. НАУКАРАМ

II Aum Yashaskaraaya namaha I Sarvavighnopashantaye namaha I Aum Ganeshaya namaha II

— Эти мийя уверяют, будто Мухаммед дал им божественный закон, однако вам нельзя спрашивать, почему там столько прорех, в этом их божественном законе. Поэтому им приходится заполнять дыры обычаями своей страны. Гляди, сейчас я опять буду их позорить — эти обычаи порой так отвратительны, что даже противоречат божественному закону.

— А как же иначе, это человеческие законы.

— Они ничего не чураются, подправляя святые истории. Куда это годится?

— Одного я не понимаю, если все, в чем замешаны мийя, такое бессмысленное, то как вы объясните, что Бёртон-сахиб, по вашим словам, человек образованный и больших знаний, так увлекся этой верой? Или все, чему он учился, что он делал, имело целью лишь успешное шпионство?

— Нет. Ему было по-настоящему интересно и по-настоящему нравилось. Это для меня загадка. Его учителя не выдерживали никакого сравнения с Упаничче-сахибом из Бароды. Он даже молился вместе с мийя, можешь представить? Гордый Бёртон-сахиб кланялся, вытирая пол коленями и лбом. Этому нет объяснения. Может, потому, что ему это удавалось без труда? Не думаю, что какой-то другой человек мог с такой легкостью перебраться в совершенно чужую жизнь. Он усваивал манеру поведения и мировоззрение людей, которые ему встречались. Безо всякого усилия. А иногда и сам того не понимал.

— Неужели у него не было собственных жизненных ценностей? Или законов, которым он следовал?

— Он подчинялся только своим собственным законам. То есть нет, огромную ценность для него имела верность. Он страшно возмущался, что ангреци, уезжая, бросают тех людей, которые раньше сражались на их стороне. Мы заслужили славу, часто ругался он, что выжимаем из человека все, пока он нам нужен, а потом выбрасываем вон, когда он потеряет для нас ценность. Раз союз заключен, его нужно придерживаться. Он бушевал. Нельзя бросать союзников на произвол судьбы, обрекать их на изгнание, нищету или даже пытки и смерть.

— Он осознал противоречия, в которых все мы живем, и назвал их по имени.

— Если он начинал что-то делать, то было возможно все.

— Он был как ветер в монсун.

— Поразительный. Часто абсолютно неожиданный. Иногда делал прямую противоположность того, к чему призывал. Мог смеяться над тем, что еще недавно объявлял святым.