Один на миллион - Моника Вуд

— Я помню этот игрушечный аэроплан. «Самолет будущего» назывался.

— Правильно! — обрадовалась Белль. — Самолет будущего.

— Мальчики из академии Лестера тайком приносили его на уроки, — сказала Уна. — Академия Лестера. Может, вы слышали про нее. Я там работала профессиональным секретарем директора.

Белль быстро взглянула на нее, потом снова стала следить за дорогой.

— Я так и думала, что вы раньше работали.

Уна хихикнула про себя — надо же, ее признали способной к работе.

— Сейчас там кондоминиум, — сказала она. — Все эти прекрасные здания изуродованы отвратительными решетками. Посадить бы, кого надо, за это.

Белль улыбнулась. Уна помнила этот этап — как трудно открывать изменившуюся себя людям, какого напряжения требует самый простой разговор.

— Вы живете одна? — спросила Белль.

— У меня была подруга, но она умерла.

— А домашние животные?

— Две кошки были и тоже умерли.

— Мне тут сзади плохо вас слышно, — вмешался Куин.

Он снова навалился на переднее сиденье, и на Уну повеяло запахом его шампуня, который напомнил ей накрахмаленные салфетки в гостиной Мод-Люси.

— Я говорила вашей даме про своих кошек, — пояснила Уна.

Рыжий полосатый Джинджер умер первым. Потом наступила очередь Китти, а после нее Уна решила никого не заводить, чтобы не оставлять бедное животное бездомным после своей смерти.

Это было в то время, когда волосы у нее еще росли. Заведи она тогда третью кошку, уже пережила бы ее и сейчас переживала бы четвертую.

Мили мелькали друг за другом, Куин отчаялся расслышать их разговор и откинулся на спинку сиденья. Уна и Белль время от времени обменивались репликами — то по поводу ястреба, который присел на столб с дорожным знаком, то по поводу мотоциклиста, который гнал слишком быстро, — и дружно следили за дорогой.

— Знаете, — сказала Уна. — А у меня дома должен быть где-то такой самолетик. Если найду, то с радостью подарю вам.

Только пока она нигде не наткнулась на него, хотя во время отчаянных и напрасных поисков свидетельства о рождении перерыла весь дом.

Белль улыбнулась — на этот раз искренне.

— Вы точь-в-точь такая, как он описывал, — сказала она.

Уна не нашлась, что ответить, только покраснела так сильно, что векам стало жарко. Куин негромко хмыкнул, и Уна поняла, что здесь третий лишний он, а не она.

В Кине остановились возле закусочной, и Уна предложила заплатить за всех из своего надолго замороженного фонда «на путешествия».

— Нет, что вы, — сказала Белль.

— Пусть заплатит, — сказал Куин. — Она совсем не бедная.

Он стукнул косточкой пальца по запястью Уны — и в самом деле раздался стук, кости об кость. Значит, он преподносит ее в виде дара, поняла Уна, так кошка притаскивает липкого от крови воробья к ногам хозяйки. Обычно подобное поведение приводило ее в ярость, но сейчас — потому что знала, что других даров у него нет, и потому что он знал, что она знает это, — она почувствовала себя нужной, почти возликовала. Она переживала звездные минуты. Даже если поездка к Лаурентасу не оправдает надежд, ее стоило предпринять.

Когда Уна открыла меню, ей на мгновение померещилось, будто она еще не родилась, будто ей только предстоит родиться, а вся долгая жизнь лишь подготовка к настоящему спектаклю, перед которым вот-вот подымется занавес. Она заказала сыр на гриле и песочную корзиночку с клубникой, твердо вознамерившись съесть всё.

* * *

Говорит мисс Уна Виткус. Записываем ее воспоминания и фрагменты жизни. Часть номер пять.

…

На самом деле мы с ним однажды встретились. Мод-Люси взяла с него обещание. Перед своей смертью. Он не смел отказать.

…

В ноябре 1963 года. В тот день, когда застрелили президента.

…

Бог с тобой, какого Линкольна? Кеннеди. Ехал в открытом автомобиле по Далласу — и бац, прощай, Америка. Об этом сообщили в новостях. Не прошло и двух часов, как Лаурентас постучал в мою дверь.

…

Не помню точно. Наверное, «здравствуй». Он вроде бы назвал меня «мать». Фрэнки обычно называл меня так, но в шутку. «Да, мать. Слушаюсь, мать» — это означало, что он собирается поступить как раз наоборот.

…

Я бы назвала это неловкость, сам посуди, столько времени прошло. Ему было сорок девять лет, я предложила ему сесть. Он сел на стул возле кухонного стола и проплакал минут пять.

…

Да, верно. Просто ужасно это было.

…

Если честно, я так и не поняла, из-за чего он расстроился: из-за того, что убили президента, или из-за того, что увидел меня.

…

Да, ты прав, пожалуй. Она была для него матерью и умирала мучительно. Он многое пережил. Да еще этот развод. Со второй женой, насколько я помню.

…

Полагаю, что так. Разводиться тяжело. Но иногда развод бывает к лучшему.

…

Думаешь, не бывает? Никогда?

…

Ну ладно. Развод никогда не бывает к лучшему. Разве что иногда. Как, например, в моем случае. Говард совершенно тронулся умом.

…

Давай с тобой сойдемся на том, что правильным ответом будет слово «иногда». Но не у всякой задачи бывает правильный ответ. Наступит время, и ты это поймешь. Идет?

…

Да, телевизор у меня работал весь вечер. Там все время сообщали, как себя чувствует Джеки.

…

Джеки — жена президента. Весь костюм у нее был в крови. Люди ужасно переживали. Я расспрашивала Лаурентаса, как ему жилось, про яблоки, дядюшек и уроки музыки. Но в конце концов ему надоело рассказывать, и он отвернулся к телевизору. Я приготовила ужин, а потом послала Лаурентаса в соседнюю булочную за пирогом — в память о Мод-Люси, она любила их выпечку. Он собрался и пошел, как послушный сын, застегивая пальто на ходу.

…

Прости?

…

Ах да, конечно. Конечно, слушать про Мод-Люси было тяжело. Я не видела ее много десятков лет, но его рассказы ударили по всем больным местам, бац, бац, бац. Все эти больные места не исчезают, цепляются за тебя. Боже мой, это был ужасный день.

…

Конечно, спросил. Прямо с порога и спросил про Виктора. Для чего еще он, по-твоему, пришел? Знаешь, глаза у него были как у Виктора, с такими темными крапинками на радужке, словно перец рассыпался. А своего я в нем вообще ничего не нашла.

…

Ведь Мод-Люси перед смертью уже рассказала ему всю историю. Что я могла добавить — разве то немногое, что знала про его отца. Что было ему лет восемнадцать и он делал прекрасные татуировки. Он был очень вежливый, сказала я Лаурентасу, и он правда был вежливый — если вы приходили к нему сделать татуировку. Особенно ему удавались розы. Получалось очень похоже, как живые.