Тайна трагедии 22 июня 1941 года - Бореслав Скляревский

Практически невероятно, чтобы Берия мог рассказать Хрущеву эту байку. Такой разговор мог произойти лишь в марте-июне 1953 года, а до беспредельной, безнаказанной и выгодной для лжецов клеветы на И. В. Сталина еще несколько лет. Берия, может быть, и организовал убийство Сталина, но как он мог его порочить? Ведь в те месяцы он все еще вождь не только для Молотова или Кагановича, но и для Хрущева (уважаемый коллега Горяченков, к сожалению, и тут погорячился — к убийству Сталина Берия отношения не имел, но имел прямое отношение к расследованию этого преступления и уже на ранних его стадиях явно знал, что убийство организовал Хрущев при помощи министра госбезопасности Игнатьева, сразу же после запроса санкции на арест которого 25 июня 1953 года, Берия сам был застрелен в своем же доме днем 26 июня 1953 года военными во главе с Жуковым, устроившим под общим руководством Хрущева государственный переворот — А. М.).

Независимо от того, продумал ли Хрущев разговор с Берией, у Волкогонова на него сослаться возможности не было. «Когда началась война», Сталин никуда не уезжал, после публикации «тетрадей посетителей» так врать было опрометчиво. Поэтому-то он и сослался на безымянного члена Политбюро.

В середине 90-х годов на авансцене исторической науки появился еще один «исследователь». В историки переквалифицировался драматург Радзинский, написавший книгу, которую очень непритязательно назвал «Сталин». Как и Волкогонов, он использовал ее в цикле телевизионных передач, прошедших по первому каналу осенью-весной 1996–1997 годов, писатель Бушин назвал их «Театром одного павлина».

Разумеется, новоявленный историк не мог пройти мимо событий последних дней июня 1941 года. Описывает он их с помощью, как утверждает, обнаруженной им в секретном фонде Архива Октябрьской революции рукописи Чадаева и своих комментариев к ней. Воспоминания Чадаева якобы помогли Радзинскому понять поведение И. В. Сталина. Но в цитируемых Радзинским строчках из «засекреченных» воспоминаний Чадаева нет никакой информации, которая не была бы известна из других источников. Однако в них есть весьма подозрительные ошибки. И поэтому у меня вызывает сомнение само авторства Чадаева. В цитируемых воспоминаниях есть, например, такая неточность. Невежественный драматург ее мог допустить, а человек, проработавший с И. В. Сталиным много лет, привыкший к тому, что в документах нельзя допускать неточности, небрежности, не мог. Я называю Радзинского «невежественным» не для того, чтобы его как-то оскорбить. Он такой и есть. Ну какой историк, нет, какой мало-мальски грамотный человек может написать: «Вместо Тимошенко Сталин делает наркомом Жукова». Не «делал» И. В. Сталин Жукова наркомом никогда.

Не был в первые дни войны, как утверждает Радзинский, особенно близок к Сталину Василевский. До начала августа 1941 года Василевский только один раз на станции метро «Кировская» видел И. В. Сталина. Об этом он пишет в своих воспоминаниях «Дело всей жизни».

С именем Василевского связана и неточность в процитированных Радзинским воспоминаниях Чадаева: «В завершение по телефону он позвонил заместителю начальника Генерального штаба Василевскому…». Не звонил И. В. Сталин 24 июня заместителю начальника Генштаба Василевскому. По той причине, что эту должность занимал Ватутин. Но если «историк» Радзинский «назначил» Жукова наркомом обороны СССР, которую после Тимошенко занимал сам И. В. Сталин, то назначить первого заместителя начальника Оперативного управления Генштаба Василевского на должность заместителя начальника Генштаба для него совсем уж плевое дело. Но не для бывшего управляющего делами Совнаркома СССР.

И еще одна небольшая иллюстрация приемов Радзинского. Не знаю, зачем ему потребовались записки Чадаева. Может быть, потому что в воспоминаниях Молотова, Жукова, Микояна нет «фактов», которые нужны драматургу? Возможно. Но для этого Чадаева надо было сделать очевидцем тех разговоров, что велись в кабинете главы Правительства. Что Радзинский и делает, уверяя читателей книги, что в первую военную ночь Чадаев находился в кабинете И. В. Сталина. Далее Радзинский сообщает, что Сталин поручал Чадаеву вести краткие записи всех заседаний Правительства и Политбюро, проходивших в его кабинете. Отсюда читатель должен сделать вывод, что все записи Чадаева — это вмешательство очевидцев. Однако, вот какая штука! ночью и утром 22 июня 1941 года, Чадаев в кабинет председателя Совнаркома даже не заходил. Это прямо следует из его интервью Куманеву.

Но и от себя Радзинский описывает в виде комментария, как встретил войну И. В. Сталин. И вот как он это делает. Чадаев пишет (допустим, что это он пишет): Тимошенко доложил, что «нападение немцев следует считать свершившимся фактом». Затем драматург живописует, с каким трудом говорит Сталин. Наконец, он предлагает Молотову связаться с Берлином и немецким посольством. Душевед-драматург комментирует: «Он еще цеплялся за надежду, а может, все-таки провокация!». Это самый излюбленный прием Радзинского объяснить, о чем думал в тех или иных обстоятельствах И. В. Сталин. Молотов и Жуков говорят лишь об указании Сталина позвонить в посольство, а Микоян вообще умалчивает об этом эпизоде. А если даже Сталин и сказал, что надо связаться с Берлином, то что из этого следует? Ведь глава Правительства еще действительно не знает, что началась именно война, а не какие-то крупные провокации.

Далее Чадаев пишет: «Политбюро утвердило сообщение к советскому народу. В 12:00 часов его зачитал Молотов. Душевед тут же комментирует: «Сталин выставил Молотова вперед, — он подписывал пакт, пускай расхлебывает. А пока вместе составляют обращение к народу — два партийных журналиста». «Оба» они ничего не «составляли». Обращение писал Молотов. И это Радзинскому известно, так как ниже цитирует Молотова из книги Чуева, который рассказывает автору, как писалось и редактировалось обращение. А главное, душевед вновь знает, почему И. В. Сталин не стал выступать 22 июня. Конечно, историк Радзинский, получающий, как и другие «демократы», политическое образование на кухне, не в состоянии понять мотивов сталинского решения, хотя и знает о них. Но драматург Радзинский не может не видеть разницы между выступлением Молотова 22 июня и выступлением И. В. Сталина 3 июля 1941 года. И не может не помнить, что с такой речью 22 июня И. В. Сталин выступить не смог бы.

Когда я читаю и слушаю всех этих радзинских, у меня из головы не выходит один и тот же вопрос: действительно ли они своими убогими мозгами не могут понять, что люди, о которых они пишут и говорят, сознавали свою ответственность за судьбу социалистического государства, за судьбу советского народа и думали о том, как противостоять врагу, а не о сверхличных интересах? Или все и всё понимают?

«Страна ждет выступления всезнающего бога, а бог пока молчит, ждет, — объясняет Радзинский читателям, — что будет на фронтах. И подыскивает первых виновных». Ну да, хороших вестей с фронтов нет, делать руководителю партии и главе правительства нечего, и он, пользуясь затишьем, думает, на кого бы это свалить вину за первые поражения. Через восемь строчек Радзинский сообщит читателям: к вечеру И. В. Сталин нашел первого виновного — командующего Западным фронтом Д. Павлова. Как же об этом узнал душевед? Да опять же из воспоминаний Чадаева. Вечером И. В. Сталин (между прочим, вечером он был на даче, что, и управляющего делами он взял с собой? — Авт.). «гневно выражал недовольство действиями командующего фронтом». Ну и что? Драматург понимает, что критика Сталиным Павлова — призрачное основание для его вывода. Надо что-нибудь повесомее. У Радзинского это «повесомее» тут же находится. Он цитирует рассказ Чадаева о докладе Тимошенко, смысл которого в том, что на Западном фронте совсем плохо, уничтожена чуть ли не вся авиация Красной Армии. «Это чудовищное преступление. Надо головы поснимать с виновных, — говорит в записках Чадаева Сталин. «И тут же, — пишет Чадаев, — поручил НКВД расследовать это дело». Далее драматург пишет от себя: «Двенадцатичасовой рабочий день закончился в 17:00. Последним из кабинета вышел Берия — видимо, после обычных решений — виновных расстрелять».