Мозг серийного убийцы. Реальные истории судебного психиатра - Флоранс Ассулин

во имя оздоровления и очистки общества. На волне геноцида наличие большого количества таких людей становится правилом.

На мой взгляд, между этими двумя категориями убийц существует определенная гомология. На этом я хотел бы остановиться особо. Чтобы обосновать эту мысль, я буду опираться на замечательную книгу Жана Хацфельда «Сезон мачете» (Une saison de machettes)[55]. Автор побеседовал с заключенными хуту[56], чьими руками проводился геноцид в Руанде. Чтение этих свидетельских показаний подтверждает то, что я уже упоминал во введении в связи с творчеством Трумена Капоте: нет ничего лучше, чтобы добраться до сути преступления, чем беспристрастно выслушать действующих лиц, пообщавшись с ними в доверительной обстановке.

Убить – значит выйти из строя, покинуть область нормального. Убийца рискует встретиться взглядом со своей жертвой и быть раздавленным чувством вины: «Глаз был в могиле той, на Каина глядел он[57]». Что мешает мне преодолеть эту грань, так это сочувствие, сострадание к другому, моему ближнему, моему брату. Уязвляя другого, я раню самого себя. Ставлю под угрозу свои ценности, мораль, гуманизм, религию и идеалы. Для обычных людей, для вас и для меня, убийство – что-то невозможное, полностью запретное. В крайнем случае мы предполагаем, что человек может совершить подобное под влиянием страсти, гнева, ревности, из мести или ради выгоды, при условии, что присутствует мотив и «побудительная причина» не выходит за рамки здравого смысла. Кстати, опыт показывает, что круг личностей, которые могут быть вовлечены в одно и то же преступление, очень широк. Рыбак рыбака видит издалека. Ну почти. Но это, безусловно, не относится к повторным убийцам. Для этой конкретной формы преступления требуется очень много идентичных факторов, которые зависят от биографии и организации личности преступника, его реакции на первое преступление и т. д.

Я попытался показать на примере нескольких случаев, как и почему серийный убийца стремится вернуться к преступным деяниям. Но как быть с Человеком-Как-Все, который начинает убивать ближних, едва ситуация геноцида позволяет ему это сделать? Тогда его поведение так же ужасно и столь же загадочно, как поступки серийного убийцы. Возможно, даже хуже, учитывая обыкновенность личностей, о которых идет речь. Для этих простых людей необходим целый ряд механизмов, облегчающих им переход к преступным деяниям путем устранения социальных и моральных препятствий, которые прежде их сдерживали.

Я называю эти операции «психической работой преступления». Все начинается с функционального расщепления. В отличие от глубокого расщепления, разделяющего серийного убийцу, функциональное позволяет субъекту временно прервать любую связь между его ценностями, собственной историей и жертвой. Нет никакой необходимости в ранней дезорганизующей травме, в разрыве «Я», как у серийного убийцы. Это временное расщепление, которое облегчает переход к преступному деянию, переходный механизм, необходимый для непосредственной и обратимой цели. Вовсе не обязательно, что такие субъекты начнут убивать снова, но это не является невозможным. Нам известен поразительный, ставший клише, образ начальника концлагеря, который возвращается домой и там, в окружении светловолосых домочадцев, исполняет Моцарта на пианино. При чтении «Сезона мачете» неизменно потрясает то, что эти люди утром собираются в группы, будто идут на работу, а вечером встречаются, чтобы поболтать и немного выпить после трудового дня.

Второй этап этой убийственной психической работы состоит в том, чтобы изменить моральные ориентиры: я больше не выхожу за границы нормального, становясь преступником, нарушая закон и сравнивая себя с богом. Нет, даже наоборот: я действую по велению руководителей, начальства, идеологии. Я действую во имя конформистского идеала, проявляя послушание. Кроме того, другие поступают так же; если бы я не пошел на это, то проявил бы недостаток мужества.

Следующий механизм состоит в том, чтобы выбрать иного и поместить его в разряд животного. Интересно отметить, что хуту использовали в отношении тутси те же звериные метафоры, что и нацисты. Убить еврея – значит уничтожить таракана, вошь, крысу, какого-то паразита. То есть низшие создания животного мира. Дегуманизация другого человека идет рука об руку с роботизацией себя во имя коллективного идеала и подчинения приказам. Отсюда следует полнейшее безразличие друг к другу. Чем меньше чувств, тем легче совершить убийство. Это первый шаг, который имеет значение. Все остальное – сила привычки.

Наконец осуществляется некая «постановка в межвременные скобки». Прошлое стирается, а будущее спроецировано в очищенное будущее, где мы наконец избавимся от вшей, тараканов и паразитов. Именно светлое будущее направляет действия убийцы. Между этими двумя периодами, как между скобками, и находится время преступления.

Если все эти психологические условия эффективны, убивать становится легко. Теперь ничто этому не мешает. В своей интереснейшей работе Жан Хацфельд собрал свидетельства заключенных хуту, причастных к геноциду в Руанде. У этих интервью есть ценное преимущество: они проливают свет на тип личности таких людей. Очевидно, что не все хуту, участвовавшие в геноциде, психопаты, хотя подобные субъекты вполне могли затесаться среди них. Чтобы углубиться в сравнение серийных убийц и участников геноцида, давайте начнем с того, что их отличает. Мы видели, что расщепление принимает другую форму, что позволяет, в частности, войти во временные рамки преступления. Это и служит трагической иллюстрацией к словам Игнатия, одного из персонажей книги: «В том состоянии, в котором мы находились, нам не приходило в голову, что мы вырезаем наших соседей. Это стало само собой разумеющимся. Они уже не были давними хорошими знакомыми, которые еще недавно протягивали вам банку пива в кабаке, поскольку их там больше не должно было быть. Они стали людьми, от которых позволительно избавиться, если можно так выразиться. Они уже не были теми, кем раньше, и мы тоже. Нас не смущали ни они, ни наше общее прошлое. Мы ничего не стыдились».

Повторюсь: как бы ни были загадочны мотивы серийного убийцы, в том числе в его собственных глазах, они кардинально отличаются от тех, что движут участниками геноцида. В первом случае преступления совершаются в одиночку, без предъявления каких-либо требований и без наличия коллективных идеалов, а во втором речь идет об общей мотивации и действиях, совершаемых во имя одного проекта. Преступления разрешаются вышестоящей инстанцией и рассматриваются как благотворные деяния. Один из героев рассказывает: «Советник заявил нам всем, что отныне мы должны делать только одно – убивать тутси. Мы прекрасно понимали, что это окончательный план». Не говоря уже о финальном решении.

Но есть несколько пунктов, в которых эти две категории убийц похожи друг на друга. Мы знаем, что серийный убийца редко бывает садистом в психоаналитическом смысле слова. Если не считать исключений, участник геноцида тоже им не является. Прежде чем заняться своей жертвой, ему нужно