Третий звонок - Михаил Козаков

Сегодняшнему молодому читателю все это понять трудно. Однако было, было… Осуждать кого-либо из них теперь глупо и, так сказать, неисторично. Но правка Алигер стихов Пастернака потрясла меня именно фактом своего существования.

Кстати, сам я видел Б. Л. Пастернака всего раз в жизни, когда мы с мамой развозили долги покойного отца. Борис Леонидович тогда сильно выручил нашу семью, дав папе взаймы, причем предложил деньги сам, узнав о наших трудностях. А деньги по тем временам были немалые, десять тысяч рублей. Встретил он нас на пороге своей переделкинской дачи приветливо.

– Зоя Александровна, здравствуйте… Это сын ваш? Очень, очень приятно с вами познакомиться. Я знал вас совсем маленьким… Ну что ж вы, Зоя Александровна, стоите на крыльце? Поднимайтесь, у меня как раз гости.

– Спасибо, Борис Леонидович. Мы буквально на минуточку. Мы с Мишей развозим деньги. Вот возьмите, Борис Леонидович, и спасибо вам за Мишу-старшего…

– Зоя Александровна, как вам не совестно, право… Никаких денег я от вас не приму.

– Борис Леонидович, что вы! Это же Мишин долг, да и сумма – десять тысяч…

– Подумаешь, десять тысяч, я же теперь очень богатый, – загудел Пастернак. – Я вообще про них забыл… Идемте, идемте наверх, а деньги, будь они трижды прокляты, спрячьте, спрячьте… – гудел Пастернак.

Но мать настояла на своем, хотя нам пришлось долго уговаривать Бориса Леонидовича, который всерьез не хотел брать денег. В тот раз я услышал, как он сам читает свои стихи. Особенно запомнилось, как прочел «Август». А из дома его был виден «имбирно-красный лес кладбищенский, горевший, как печатный пряник…».

Он провидчески описал предстоящий ему обряд похорон. «Шли врозь и парами… Только вот посторонних и ненужных людей было слишком много…»

написал Давид Самойлов. Лучше не скажешь.

В то время я уже дружил с Арсением Александровичем Тарковским. Нет, не то чтобы «сёк» в его замечательной поэзии, ее я понял и оценил позднее. Просто дружил с ним и его семьей: женой Татьяной Алексеевной Озерской и ее сыном Алешей. Андрея Тарковского, его сына от первого брака, я узнал позже.

Арсений Александрович Тарковский. Арсюша. Называю его так не из фамильярности – от нежности. Познакомились мы с ним в 50-м году на Рижском взморье, в Доме творчества в Дубултах. Мне было 16 лет. Арсений Александрович всегда казался мне очень красивым. Даже тогда, на Рижском взморье, когда я мало что смыслил в истинной красоте и даже не знал, чем занимается этот красивый необычной красотой человек на протезе. То есть знал, что он переводит какие-то восточные стихи, а его жена – английскую прозу. Но знакомство наше, перешедшее в дружеские отношения, мою бесконечную любовь и преданность поэзии Арсения Александровича, чтение его стихов с эстрады, совместные выступления на его творческих вечерах, – началось с пляжного знакомства на Рижском взморье.

Тарковские любили гульнуть в ресторанах «Корсо» и «Лидо», которые мне тогда казались заграничными, да и им, по-моему, тоже. Насколько мне известно, ни Арсений Александрович, ни Татьяна Алексеевна не могли в те годы бывать дальше Прибалтики. Они часто прихватывали меня в эти очаги разврата в 50-м и 52-м, когда мы снова отдыхали на взморье. Угощали меня ужинами в этих самых «Корсо» и «Лидо». Иногда мы даже совершали поездки в Ригу, и уже в столичных ресторанчиках я выпивал с ними две-три рюмашки водки.

Вскоре я стал москвичом и начал бывать у Тарковских в доме на Аэропортовской. Там было довольно просторно и наряду с другими предметами обстановки стояли многочисленные телескопы разных размеров. Тарковский увлекался астрономией. В его поэзии это чувствуется: небо, созвездия, Орионы, Стрельцы…

В 56-м году вышла первая небольшая книга его стихов, которую он мне подарил. Теперь у меня есть все книги Арсюши, и все с добрыми словами, обращенными ко мне и моим женам. Жены мои менялись, а наша дружба оставалась неизменной. Только одна жена – Регина разделила со мной любовь к поэзии, и в частности к стихам Тарковского и к нему самому. Арсений Александрович полюбил Регину. Он вообще всегда был дамским угодником, джентльменом в поведении с женщинами – в этом смысле он напоминал мне Эйхенбаума, старого Эйха.

Помню чрезвычайно острое чувство жалости, которое я испытывал перед его уходом. Он уже почти не слышал, взгляд его был обращен внутрь. Я запомнил его на вечере Александра Шереля, проходившем в малой гостиной ВТО по случаю презентации Сашиной книги «Рампа у микрофона», – старик был очень красив, благороден, элегантен. На вечере я читал его стихи. Читал все, что знал наизусть. Александр Шерель под гром аплодисментов представил малочисленной вэтэошной аудитории Арсения Александровича, именуя его великим поэтом нашего времени.

– И вот парадокс, – сказал Саша. – Нет, не парадокс, а просто-напросто хулиганство, что стихи Тарковского за сорок лет ни разу не исполнялись по радио.

А ведь он фронтовик, инвалид Отечественной войны, имевший боевой орден Красной Звезды. И вот, поди ж ты… Я вижу две, по крайней мере, причины, почему руководство Гостелерадио категорически запрещало исполнение стихов Тарковского по радио. Несмотря на то, что я не раз обращался к нему. Да что я, сам Роберт Рождественский, уже официально признанный поэт эпохи, просил за него, но и это не возымело действия! Первое – сомнительная (для руководства) направленность и стиль поэзии Арсения Тарковского. Социально чужд, эстетство, много про Бога, ничего про строительство нового общества, упадничество и унылость, упоминания всяких там Ван Гогов, Эвридик и Одиссеев. И вообще, кому это все нужно? И второе обстоятельство: фамилия. Тарковский – это тот, который снял «Андрея Рублева»? Ах нет, это его отец? Но ведь все равно Тарковский… Нет, сегодня это пока не пройдет, извините…

Дети, как известно, не несут ответственности за грехи родителей, но оказывается, что родители несут ответственность за грехи детей.

Когда Андрей Тарковский поставил в Театре имени Ленинского комсомола «Гамлета» с Толей Солоницыным в заглавной роли, мы с женой зашли к Арсению Александровичу поделиться впечатлениями. Нам показалось, что спектакль, который не понравился залу, был по-своему интересен. Тарковские жили уже на Садово-Кудринской, недалеко от площади Маяковского. Эта их квартира была меньше аэропортовской, где они жили раньше. В этой квартире телескопы уже не умещались, но помню стеллажи с книгами и пластинками, пластинок больше, чем книг, хотя и книг было предостаточно. Музыку классическую Тарковский знал и любил чрезвычайно.

Эти его строчки пришли мне в голову, и кажется, что я их тут же процитировал, когда увидел Арсения Александровича в пижаме, без протеза, сидящим на кровати. Он извинился перед Региной, что в таком виде принимает даму, но был очень весел и возбужден. Мы рассказывали о своих впечатлениях, о «Гамлете», хвалили даже с преувеличениями, зная, как старик любит и гордится своим талантливым сыном-режиссером. Как душа его тосковала по Андрею!