Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин

– Вали куда шел, – неприязненноответил тот, суя руку в карман. – Или пером брюхо пощекотать?

– Для цéго пером? – засмеялсяФандорин. – На то шило есть. Шило, сразумел?

– Так бы и говорил, – проворчалчасовой, вынимая руку. – Лузга. Ты чей будешь, полячок? Из этих, что ли,из варшавских?

– Из этих. Мне к Культе.

– А нету его. И нынче не сулился. Завтра,грил, к ночи ждите. – Бандит понизил голос (но в тишине все равно былослышно) и с любопытством спросил. – Говорят, лягаши зарыли вашегоглавного?

– Точно, – вздохнул Фандорин. –И Близну, и éсче трóих хлопцев. Где Культя-то, слышь? Дело у менядо нéго.

– Он мне докладов не сказывает. Самзнаешь, полячок, какие теперя тулумбасы. Шныркает где-то, с утрянки носу неказал. Но завтра железняк будет. И нашим всем на сход объяву дал… Вас,варшавских, много осталось?

– Та трое, – махнул рукойФандорин. – Вацек Кривой за голована. А ваших?

– С Культей считай семеро. Чё за майданзавтра, не знаешь?

– Не-а. Нам ницéго не ломят, засявок держат… Кликуха твоя как, москва?

– Кода. А ты кто?

– Стрый. Поручкаемся?

Они пожали друг другу руки, и Фандорин,поглядев по сторонам, сказал:

– Вацек про дохтура какого-то базарил. Неслыхал?

– Не, про дохтура балаки не было. Культяпро какого-то большого человека сказывал. Я ему, какой такой человек? Да у негоразве дознаешься. А про дохтура не базарил. Что за дохтур-то?

– Бес его знает. У Вацека тож болталокороткое. Так нет Культи?

– Сказано, завтра к ночи. Да ты заходь,побазлань с нашими. Только у нас, Стрый, не как на других малинах – вина ненальют.

– А в черви-козыри?

– Нет такого заводу. За картишки Культя сходу яблоком в сопло. Слыхал про яблоко-то?

– Кто ж про него не слыхал… Не, не пойду.У нас веселее. Завтра зайду. К ночи, говоришь?

Тут издали – от немецкой кирхи, что смутнотемнела вдали – донесся бой часов. Я насчитал двенадцать ударов.

– Вот прямо на энтот таратай иподваливай, – сказал Кода, мотнув головой в сторону кирхи. – Культянаказал сходу аккурат в полночь быть. Ладно, полячок, еще позыримся.

Фандорин вразвалочку пошел прочь, а меняпихнул в бок японец, показав жестом, что пора слезать с крыши.

Про то, как я, теперь уже в полной темноте,спускался по водостоку, рассказывать не буду. О таком лучше не вспоминать.Ободрал руки, вконец дорвал многострадальные кюлоты, да еще и спрыгнул прямо влужу, но главное – руки-ноги не переломал, и то слава Тебе, Господи.

Долго, даже когда уже ушли с Хитровки, немогли нанять извозчика. Разглядев получше нашу компанию, ночные ваньки, нислова не говоря, нахлестывали своих лошадок и исчезали в ночи. Причем у менясоздалось впечатление, что наибольшее сомнение у извозчиков вызывали неФандорин с Масой, а именно моя оборванная и перепачканная персона.

Наконец, сели – уже у самой Китайгородскойстены. Всю дорогу я волновался, что Эраст Петрович снова откажется платить, а уменя самого не было ни гроша.

Но нет, на сей раз он расплатился, и дажещедрее нужного, словно за обе ездки сразу.

Идти через ворота в моем нынешнем виде мнепредставлялось неуместным, и я с некоторым смущением предложил снова перелезтьчерез ограду, хотя, видит Бог, за минувший день налазился по заборам и крышамуже более чем достаточно.

Однако Фандорин, глядя на ярко освещенные окнаЭрмитажа, просвечивавшие сквозь деревья, покачал головой:

– Нет, Зюкин, пойдемте-ка мы лучше черезворота. А то, пожалуй, еще п-подстрелят.

Лишь теперь я сообразил, что горение окон встоль поздний час – признак странный и тревожный. Около ворот кроме обычногопривратника стояли еще двое в штатском. А, приглядевшись, я заметил, что и всаду, по ту сторону ограды маячат какие-то фигуры. Господа из дворцовойполиции, больше некому. Это могло означать только одно: в Эрмитаж среди ночизачем-то пожаловал государь.

После долгих объяснений у входа, закончившихсявызовом Сомова и унизительным опознанием моей личности (нужно было видетьвыражение лица московского помощника, когда я предстал перед ним в этаком виде),нас пропустили, и, подходя по аллее к дому, я увидел несколько экипажей.Происходило явно что-то из ряда вон выходящее.

В прихожей меня ждало еще одно испытание: ялицом к лицу столкнулся с гувернанткой.

– Mon Dieu! – воскликнула она,захлопав глазами и от изумления забыв о нашем уговоре объясняться толькопо-русски. – Monsieur Zyukin, qu'est-ce qui c'est passé? Et quisont ces hommes? C'est le domestique japonais?[18]

– Это я, мадемуазель, – поклонилсяФандорин. – Мы с Афанасием Степановичем совершили небольшой вояж помосковским д-достопримечательностям. Но это пустое. Расскажите лучше, как прошлаваша встреча. Видели ли вы мальчика?

Тогда-то я и узнал обстоятельства, при которыхее величество лишилась своего сапфирового склаважа.

– Скверно, что жандармы пустились впогоню, – озабоченно произнес Эраст Петрович. – Делать этого ни вкоем случае не следовало. Опишите к-карету.

Мадемуазель, наморщив лоб, сказала:

– Чёхный, пыльный, окно с rideau… Наколесо восемь rais… Иголка?

– Спица, – подсказал я.

– Да-да, восемь спица. На двехь, нет,двехца – хучка из медь…

– Правильно! – вскричал я. –Ручка на дверце кареты, которую я видел, была в виде медного кольца!

Фандорин кивнул:

– Что ж, они два раза использовали одну иту же к-карету. Линд слишком в себе уверен и слишком невысокого мнения орусской полиции. Это неплохо. Опишите человека, который отобрал у вас ридикюль.