Вербное воскресенье - Курт Воннегут

Но хватит о зрелости и кларкинге. Осталось разобраться еще с двумя важными темами: одиночество и скука. Не важно, сколько человеку лет, всю оставшуюся часть жизни ему будет скучно и одиноко.

Мы одиноки, потому что у нас слишком мало друзей и родственников. Людям полагается жить крепкими, дружными и большими семьями по полсотни человек и более. В нигерийском племени Ибо нормально иметь тысячу хорошо знакомых тебе родственников. Новорожденный ребенок отправляется в длинное путешествие, чтобы навестить всех родственников. Подобные обычаи сохраняются в Европе, хотя тысяча родственников там, пожалуй, перебор. Когда мы или наши предки прибыли в Америку, помимо всего остального, мы отказались от больших семей. Это было отвратительное, бесчеловечное решение. Мы стали эмоциональными банкротами.

Старосту вашего класса огорчает разрушение института брака в стране. Брак разрушается, потому что семьи очень малы. Мужчина не может заменить целое общество женщине, и женщина не может заменить целое общество мужчине. Мы пытаемся, но не стоит удивляться, что столь многие из нас идут вразнос.

Я бы всем посоветовал вступать в разные организации, не важно, серьезные или дурацкие, просто чтобы в их жизни появилось больше людей. И плевать, если остальные члены этой организации окажутся придурками. Нам нужно увеличивать количество родственников любого сорта.

Что касается скуки. Фридрих Вильгельм Ницше, немецкий философ, который умер семьдесят восемь лет назад, сказал однажды: «Перед скукой сами боги бессильны». Скука естественна. Это часть нашей жизни. Учитесь уживаться с ней, или вы не станете теми, кем я провозгласил сегодняшних выпускников: зрелыми мужчинами и женщинами.

Под конец я хотел был вспомнить одну статью из журнала (а журналы ведь знают все и вся), в которой говорилось, что выпускники этого года апатичны. У выпускников этого года усталая кровь. Им нужен «Геритол»[13]. Как представитель более энергичного поколения, с огоньком в глазах и пружинистостью в походке, я могу рассказать вам, что все эти годы держало нас в тонусе: ненависть. Всю свою жизнь мне было кого ненавидеть — от Гитлера до Никсона (не то чтобы эти двое сопоставимы по злодейству). Трагично, наверное, что люди получают такой заряд энергии и энтузиазма от ненависти. Если вы хотите ощутить себя четырехметровым гигантом и пробежать сотни километров, не ощущая усталости, ненависть в этом деле мощнее любого кокаина. Гитлер возродил Германию, побежденную, нищую, полуголодную страну, возродил при помощи одной лишь ненависти. Представляете?

Поэтому я не думаю, что выпуск 1978 года заражен апатией. Таким его видят люди, которые привыкли подпитываться ненавистью. Американские выпускники 1978 года не сонные, не вялые и не апатичные. Просто они участвуют в эксперименте, они пытаются жить без ненависти. Витамин ненависти отсутствует в их диете, поскольку они решили — и правильно решили, — что в долгосрочной перспективе он не полезнее цианистого калия.

Меня это очень радует, и я желаю им удачи.

Мне приходится писать смешнее большинства коллег еще и потому, что у меня немецкая фамилия, она немедленно, пусть на какую-то миллисекунду, напоминает каждому американцу о двух мировых войнах, в которых нашими врагами были немцы. Я и сам, пройдя немецкий плен, тоже, пусть и на миллисекунду, вспоминаю об этом, услышав немецкую фамилию. А ведь воевал за наших!

Поэтому я стараюсь ввернуть шутку как можно раньше.

Я разговаривал — с большим, кстати, удовольствием — с немецкими ветеранами, которые перебрались после войны в Америку. Они тоже при первой же возможности становятся заядлыми весельчаками.

Возможно, из этого же источника черпал часть своей комической энергии сам Марк Твен. Он ведь успел побывать солдатом армии южан в самой кровавой войне в американской истории, а потом, после войны, часто встречался с ветеранами-северянами и их женами.

Преимущество писателя, способного придумывать шутки, в том, что он может быть реально смешным, когда что-то реальное — смешно. Большинство современных американских романистов, особенно те, что считаются великими из-за толщины их книг, не способны быть веселыми, когда этого требует момент. Поэтому они делают вид, что пишут о материях настолько серьезных, что юмор тут совершенно неуместен. В итоге их труды неизменно унылые, словно морда бладхаунда.

Книги писателей-шутников короче, что считается недостатком в наше время, когда литературные достоинства книги измеряются в килограммах. Проблема в том, что острота настолько эффективно выражает идею, что объяснять, в сущности, ничего больше не нужно. Очередь за другой идеей — или очередной забавной шуткой.

Я спросил своего друга Джо Хеллера о его планах. Тот сказал, что обдумывает идею новой книги. Я ответил, что одной идеи для целой книги недостаточно. Я сказал это потому, что он остроумный писатель.

Будь он серьезным писателем, я бы сказал, что одной идеи хватит на трилогию.

На главный недостаток писателя, способного сочинять шутки, много лет назад указал Джеймс Тербер из города Коламбус, Огайо: о чем бы ни шла речь, автор-шутник непременно постарается придумать потешную развязку.

Какой-нибудь румяный критик вскоре процитирует предыдущее предложение, решив, что я слишком туп, чтобы понять, что выдал себя, слишком простодушен, чтобы увидеть, что собственноручно указал на свой изъян, на свою уязвимость.

Меня часто просят дать совет молодым писателям, которые хотят быть известными и неприлично успешными. Вот моя лучшая рекомендация:

Олицетворяйте собой мрачное уныние и говорите всем, что работаете по двенадцать часов в день над подлинным шедевром. Внимание: ни намека на улыбку, иначе все коту под хвост!

Один мой друг как-то упомянул о так называемом экзистенциальном гуле, который заставляет нас двигаться, не дает полностью расслабиться. Однажды он попробовал героин и, по собственному признанию, тут же понял, в чем его притягательность. Впервые в жизни его не беспокоил экзистенциальный гул.

Свой собственный гул я назвал бы иначе — стыд. Я опозорил себя.

Такого мнения могут придерживаться мои индианаполисские родичи. Они не в восторге от моих книг. Я уже описывал недовольство дяди Джона по этому поводу. А дядя Алекс? Я посвятил ему свои «Сирены Титана», а он заявил, что не читал их. Сказал, что книга наверняка понравилась битникам. Моя тетка Элла, владелица книжного магазина в Луисвилле, штат Кентукки, отказалась продавать мои книги. Считала их вырожденческими.

Единственный знак внимания, которого я удостоился в родном городе, — статья, напечатанная в журнале Торговой палаты «Индианаполис мэгезин» в номере за октябрь 1976 года. Вот вступление к ней:

Большинство знакомых Курта Воннегута-младшего, не важно, любят они его книги или нет (есть и такие), сходятся в одном — он хороший парень. В Индианаполисе его тетки, дядьки и старые друзья по-прежнему зовут его Кей, по первой букве имени, и относятся к нему с любовью и уважением. Его тетя, Ирма Воннегут-Линденер, говорит о нем с теплотой: «Он чудесный, очень милый». Она с удовольствием перечисляет добрые дела, сделанные им для семьи. А какое взаимопонимание у него было с дядей, Алексом Воннегутом, несмотря на совершенно разные убеждения!