Мифы Туринской плащаницы - Евгения Грановская

– Да я вот подумал, что евреи правы, когда вас ненавидят, – сказал итальянец.

Есенин подозрительно прищурил светлые глаза:

– Почему ж это?

– А каково им жилось еще несколько лет назад? Черта оседлости, погромы. Русские унижали их, били по лицу, таскали за пейсы. За что им любить русский народ и русскую империю? Нынешняя власть освободила их, как освободила крестьян и пролетариев. Вы же читали Библию? А там прямо написано – последние станут первыми. Вот они и стали.

Есенин посмотрел на него сурово.

– Что ты евреев с пролетариатом сравниваешь? – гневно проговорил он. – Это разные вещи, понял?

Итальянец усмехнулся:

– Понял-понял. Вам, господа, нужен свой Муссолини.

– Кто? – не понял Есенин.

– Бенито Муссолини, – повторил итальянец. – Тоже ненавидит евреев и собирается смести сионизм с итальянской земли. Мы с ним когда-то дружили. Славный парень и женщинам нравится. Два года назад организовал боевую дружину из бывших фронтовиков. Теперь собирается покорить Рим и наложить руку на всю Италию.

– Алеш, ты слышал о таком? – поинтересовался у приятеля Есенин.

Ганин кивнул:

– Да. Он еще себя фашистом называет.

– Кем-кем?

– Это от итальянского fascismo, – пояснил итальянец. – Значит – объединение, союз.

– Союз? – Есенин медленно и хищно осклабился. – У нас вот тоже Союз! Союз меча и орала. Орала, орала и дооралась. – Он хрипло хохотнул и сгреб со стола кружку.

Итальянец посмотрел, как он пьет, и сухо уточнил:

– Вы ведь, кажется, литератор?

– Когда кажется, креститься надо, – ответил Есенин. – Я поэт. И Алешка Ганин тоже поэт.

– Я русских литераторов мало знаю, – посетовал итальянец. – Вот разве что одного. Мне с ним приходилось встречаться в Африке. Зовут Николай Гумилев. Слыхали о таком?

Ганин пренебрежительно фыркнул:

– Позер и эстет. А поэт неважный.

– Мы с ним мало пересекались, – сказал Есенин рассеянно. – Виделись в «Бродячей собаке» пару раз.

– А зачем он в Африке? – пьяно поинтересовался Ганин. – Бежал, что ли?

– Да нет, – ответил итальянец. – Это давно было. Лет семь или восемь тому назад. Он тогда, помнится, племя африканских магов искал. Все хотел научиться с их помощью будущее прорицать.

– Ну и как? – насмешливо поинтересовался Ганин. – Прорицал?

Усач хотел ответить, но в это время Есенин яростно и желчно проговорил, обращаясь неизвестно к кому:

– Народ гибнет, а им плевать! Дай им волю – они бы всех голодом заморили! Меньше в России народу – меньше проблем. Алеш, кто это сказал: «Жаль, что у Франции не одна шея, не то б я ее перерубил одним махом»?

– Какой-то Людовик, – ответил Ганин. – Так что там Гумилев? – вновь обратился он к итальянцу. – Он нашел магов? Узнал, что будет с Россией через сто лет?

– Узнал, – спокойно ответил итальянец. – Но пророчества колдунов весьма расплывчаты. Однако они сумели предсказать, что власть в России сменится через несколько лет. И она сменилась.

– Ну, это и без их предсказаний было понятно, – разочарованно протянул Ганин. – Вот если бы они предсказали, когда всему этому придет конец…

– Придет, – тихо сказал итальянец.

– Когда же? – так же тихо поинтересовался Ганин.

– Через семьдесят лет.

Ганин и Есенин переглянулись.

– Чепуха, – поморщился Ганин. – Власть жидов не продержится так долго. Русские люди не потерпят. Мы, конечно, долго запрягаем, но не настолько.

– Я вам говорю только то, что узнал от Гумилева, – пожал плечами итальянец.

– Врун ваш Гумилев, – сердито сказал Есенин. – А эти его африканские черти – просто болваны. Так ему и передайте при встрече.

– Я с ним уже семь лет не виделся, – возразил итальянец, вытирая пальцем пропитавшиеся пивом усы. – Вы его скорее встретите.

– Мерзавцы! – рявкнул вдруг Есенин хмельным голосом. – Убийцы русского народа! От боли за родину в груди жжет!

Он отхлебнул пива, взял с тарелки кусок сушеного, подернутого белой плесенью мяса и швырнул в рот. Пожевал, поморщился, плюнул на пол и проворчал:

– Как можно кормить русского человека такой дрянью?

Ганин пьяно засмеялся.

– Да уж, это тебе не омары Крез и раки бордолез! А русский человек и не такую дрянь ел. Случалось, что он сам себя вынужден был по частям сжирать, чтобы с голоду не помереть. Я сам это видел в девятьсот третьем.

– Ты серьезно? – вскинул брови Есенин.

– Еще как. Мать показывала старика, который свою ногу сожрал.

– Врешь!

– Ни в жизнь, – твердо сказал Ганин. – Вот про такое – ни в жизнь. – Ганин достал из жилетного кармашка серебряные часы и, нахмурившись, посмотрел на циферблат. – Пора нам, Сереж.

– Куда еще?

– У тебя выступление через двадцать минут.

– Где?

– В «Пегасе».

– А, черт, запамятовал совсем.

Есенин допил пиво, и они с Ганиным поднялись. Есенин швырнул на стол деньги.

– Тут много, – сказал он итальянцу. – Хватит оплатить счет и еще останется. Выпейте за наше здоровье, синьор Браккато.

Поэты вышли из пивной в дождливые сумерки, и итальянец остался за столиком один.

Впрочем, в одиночестве он сидел недолго. Из-за ширмы вышел и приблизился к столику небрежной походкой молодой, высокий, плотный человек с толстым лицом и глазами навыкате.

– Можно? – спросил он, кивнув на свободные места.

– Присаживайтесь, – ответил усатый итальянец, глянув на незнакомца из-под широкополой шляпы.

Тот уселся, брякнул на стол кружку с пивом и прямо посмотрел на итальянца.

– Меня Яков зовут, – представился он. – Прошу прощения за любопытство… Это с вами не Есенин давеча сидел?

– А вы почему интересуетесь? – спросил итальянец, прищуривая серые глаза.

– Поэзию люблю, – просто ответил Яков. – Восторгаюсь и все такое. Имею привычку подавать поэтам книжки на подпись. Но тут с собой не нашлось.

– Сочувствую, – усмехнулся итальянец.

– Стало быть, все-таки Есенин? – Яков тоже усмехнулся.

– Стало быть, так, – спокойно констатировал итальянец и отхлебнул пива.

– А вы, я извиняюсь, тоже поэт будете или как? – продолжил расспрашивать Яков.

– Возможно, – ответил итальянец уклончиво. – Только я не так известен, как господин Есенин. И стихов своих не издаю.