«Князья, бояре и дети боярские» - Михаил Бенцианов

За счет этого появилась возможность создания новых поместий. Некоторые из уже имеющихся помещиков получили «придачи». Среди них был Е. Трусов-Воробьин. К моменту проведения переписи его поместье составляло 30 обеж. «Придачи» в соответствии с их окладами получили и некоторые другие лица. На рубеже веков поместье князя И. Темки Ростовского составляло 82,5 обжи (по «старому» 85) и, по-видимому, уже включало в себя некоторые «придачи». Тем не менее, с учетом возросшего статуса этого воеводы, ему были сделаны новые пожалования в Деревской пятине. Размер его поместья в итоге достиг 90 обеж[307].

Важным признаком «системных» раздач выступает их соразмерность. В целом пожалования последних лет XV и первых годов начала XVI в. соответствовали статусу получавших их лиц. Их размер обуславливался происхождением и служебным положением. Эта особенность отчетливо проявилась при новых раздачах. К одной «статье» – 40 обеж принадлежали Ф.С. Головин Глебов, С. и Е.И. Циплятевы, братья Новокщеновы, князь Д.С. Глебов Ушатый, П.Г. Годунов, Н.М. Беклемишев, С. и Ф.И. Володимеровы Овцыны, А. и И.Н. Горбатые Заболоцкие. Все они – дворовые дети боярские «честных» родов. Выше них котировались в служебном отношении князья Хохолковы-Ростовские, старшие Елецкие, Корецкие, Кропоткины (старшие сыновья), Константиновы-Оболенские, И. Гагарин, Бутурлины, Г.Б. Шушлеба Товарков.

Анализ размеров полученных владений позволяет определить статус участников новых раздач в реалиях конца XV в. Несмотря на знатное происхождение, многие представители аристократических фамилий оценивались не слишком высоко. Скромными были наделы некоторых Волынских (Ф.И. Волынский по «новому» письму распоряжался поместьем в 20 обеж). Князю С.В. Голице Голибесовскому принадлежало всего 15 обеж. В ряде случаев подобные примеры объясняются молодостью или опалами (князья Шаховские – бывшие «вассалы» Андрея Углицкого), в других – были отражением их невысокого положения при дворе Ивана III. Некоторые упомянутые лица в дальнейшем смогли поправить свое положение за счет новых раздач. Это удавалось, однако, не всем. Тот же С.В. Голица в конце 1530-х гг. довольствовался прежним поместьем[308]. Оклад в 10 обеж был, по-видимому, минимальным обеспечением для детей боярских. В целом оклады детей боярских из «дворовых» фамилий были выше, чем оклады рядовых служилых людей, хотя в этом ряду были и исключения.

Проводимая унификация была ограничена новыми пожалованиями. Существовавшие поместья можно было увеличивать только в большую сторону. Как следствие, происходило напластование поместных наделов, сложившихся в разное время и в разных условиях. Уже были отмечены исключительно крупные поместья А.А. Рудного Картмазова, А.И. Линева и некоторых «людей» новгородских бояр. Писцовые описания «узаконили» земельные пожалования прошлых лет, многие из которых не соответствовали сформировавшимся в 1490-х гг. окладам.

Стройность формирующейся системы окладов разрушалась разделами поместий внутри отдельных семей. В конце века новгородская администрация пыталась взять этот процесс под контроль. В писцовых книгах отмечено несколько случаев конфискации выморочных поместий, выходивших из семейного владения, которые шли в новые раздачи[309]. С санкции великого князя поместье Г.М. Мусина-Пушкина было пожаловано шести его братьям («князь великий пожаловал… придал к их старому поместью»). В ряде случаев переходы поместий от отца к сыну сопровождались выдачей особых жалованных грамот[310]. Этим единичным примерам не хватало системности. Масштабный пересмотр земельных владений проводился во время проведения переписи. Трудно сказать, когда планировалось проведение следующей валовой переписи для Новгородской земли, но фактически она была осуществлена только в конце 30-х гг. XVI в. По наблюдениям А.Я. Дягтерева, в течение нескольких десятилетий между переписями помещики самостоятельно распоряжались переданными им участками. Отмеченная этим исследователем «преемственность» во владении поместьями в реальности была даже большей, учитывая наличие среди помещиков рубежа XV–XVI вв. «случайных элементов», покинувших по тем или иным причинам новгородскую службу[311].

Поместья передавали в кругу семей (получая «придачи» за счет новых пожалований). Помещики использовали в своих целях неразделенный характер владений, позволявший сохранять «вымороки». В результате происходила активная эрозия окладов: в некоторых случаях одно и то же поместье дробилось между наследниками, с другой стороны, некоторые помещики, особенно из числа знати, аккумулировали в своих руках исключительно крупные наделы. Князь И.И. Буйносов-Ростовский к писцовому описанию конца 1530-х гг. распоряжался не только землями своего отца, но и «унаследовал» поместье дяди – князя А.А. Хохолкова. В общем итоге его поместье насчитывало 100 обеж. Г.А. Победимовой показаны случаи перехода «выморочных» поместий среди разных ветвей князей Ростовских в Деревской пятине[312].

Пока оставались резервы для новых раздач, эта схема могла работать достаточно эффективно. Уже говорилось о раздачах в волости Крупая в 1503/04 г. Раздачи были произведены в 1517/18 г. в Жабенской волости. Судя по писцовой книге, в конце 1530-х гг. для испомещений были отданы земли в Климентовском Тесовском погосте Водской пятины. Более существенными были раздачи в Обонежской пятине. После присоединения Торопца и Пскова новгородские помещики стали осваивать эти территории[313].

К концу 1530-х гг. существовал уже ощутимый дефицит земель для новых раздач. В писцовых описаниях этого времени, проведенных после общеновгородского смотра, фигурировала категория «беспоместных» детей боярских. В сравнении с раздачами рубежа веков поместья этого времени стали значительно меньше по размерам. Многие представители знатных фамилий довольствовались небольшими наделами. Тем не менее нельзя сказать, что ситуация с земельным обеспечением полностью вышла из-под контроля. В большинстве случаев размер поместья для детей боярских не опускался ниже планки в 10 обеж. Жестко ограничены были прожиточные поместья вдов – в среднем 5 обеж (с исключением для представительниц знатных фамилий). Эти нормы не были регламентированы и бытовали на уровне распространенной практики[314].