Французская защита - Анатолий Арамисов

Придумала.

— Тогда Вы должны эту бумагу заверить в мэрии по месту жительства вашего президента клуба! — безапелляционно заявила мадам и жестом, не терпящим возражений, сунула бумаги Одинцова обратно.

— Как же так? — растерянно проговорил Виктор. — Мне сказали, что…

— Следующий! — выкрикнула стерва, смотря сквозь Одинцова.

«Ну, ничего себе! Что же теперь делать? — с этими мыслями он отошел от окна. — Звонить Жоржу, чтобы тот делал новое приглашение, заверял его, а потом высылал? Так же минимум месяц пройдет! А мне уже играть через две недели! Что делать… что?»

Внезапно его взгляд упал на другое окошко. Около него стоял всего один человек, тот самый интеллигент в хорошо скроенном костюме. Он о чем-то вежливо разговаривал с молодым французом в очках.

Лицо работника посольства показалось Одинцову приятным.

«Была — не была! Не уходить же вот так, несолоно нахлебавшись…»

И Виктор, опасливо покосившись на окошко с неприветливой мадам, зашел с другой стороны, чтобы та не увидела его снова.

— Месье? — улыбнулся молодой француз.

— Бонжур! — ответил Виктор и двинул во второй раз свои бумаги. Молодой человек углубился в чтение.

— О! Я тоже люблю шахматы! — улыбнулся он и с интересом взглянул на Одинцова. — Вы профессиональный игрок?

— Да, но только начинаю карьеру.

«Тише ты… тише, а то «грымза» услышит…»

— Отлично! Желаю успеха! — и очкарик что-то написал на анкете Одинцова.

Эта подпись была пропуском в мир западных профессиональных шахмат.

Если бы француз знал, какого «джина» он выпускает из бутылки… Впрочем, в этот момент и сам Одинцов даже приблизительно не представлял будущие масштабы своего «крестового похода» за спортивной славой.

В жизни очень многое решает случай.

Хотя многие утверждают, что случайностей — не бывает.

Французский аэробус заложил крутой вираж влево, и Виктор увидел, как под его большим крылом поплыли новостройки Химок и Митино. Москва медленно отдалялась огромной белесой пластиной, состоящей из нагромождения бесчисленного количества домов. Где-то там, посередине этого образования оставался его дом, пятилетняя Наташа, которая, проплакав весь вечер накануне отъезда Одинцова, перед сном все же отпустила папочку в далекую, загадочную страну под названием Франция.

В нагрудном кармане Виктора лежал заграничный паспорт с визой-мечтой российского гражданина.

Многократная, на год.

Теперь он мог хоть каждый день летать туда — обратно, и ни одна пограничная собака не смела бы воспротивиться этому.

Одинцов вспомнил период, когда разрешение на выезд давал пресловутый ОВИР. И как в Шереметьево-2 мальчишка-пограничник нагло вымогал взятку, ссылаясь на якобы нечеткий штамп этой организации.

Виктор сначала пытался возмущаться, но потом понял, что вот вот самолет улетит без него, и потеря действия билета с фиксированной датой тарифа Апекс обойдется куда дороже. Сунув вымогателю в зеленых погонах пятьдесят долларов, Одинцов стремглав помчался по холлу аэропорта к заветному коридору — входу в самолет.

Там, плюхнувшись в кресло, внезапно ощутил сильнейшую боль в коленном суставе.

Нервы.

Они ничего не решили с Лизой. На ее попытки поставить все точки над i, Одинцов хмуро отвечал:

— Мне не до этого сейчас. Через месяца полтора — два я должен вернуться, тогда будет время разобраться во всем.

— Но ты, как я понимаю, хочешь развестись со мной? — не отставала жена.

— Я хочу пока одно. Чтобы этот додик больше не ступал на порог нашей квартиры. Тем более, в присутствии Наташи. Ты поняла?

Лиза промолчала.

Если бы Одинцов умел читать мысли жены, то в ту же секунду запустил чем-нибудь в ее голову.

Она обдумывала вариант сделки со знакомой чиновницей, который иногда возможен при длительном отсутствии одного из супругов.

Показания соседей, что муж сидит за рубежом в тюрьме, ей были обеспечены.

Развод без суда, выписка пропавшего человека из квартиры.

За взятки, естественно.

— Ну, как там Москва? — весело спросила Иоланта, разгоняясь до ста сорока по трассе, ведущей из аэропорта имени Шарля де Голля в местечко под названием НегЫау, что в переводе означает «воробушек».

Именно там жила семья Жоржа, за клуб которого должен был выступать Виктор.

— Стоит Москва, куда она денется, — улыбался гость.

— Как семья, дочка?

По лицу Одинцова пробежала тень. Иоланта заметила это.

— В порядке, — бесстрастно произнес он. Потом подумал и задал мучавший его вопрос:

— А где Симона? Встретить не хотела меня?

— Симона? Её сейчас нет в Париже. Она позвонила три дня назад и сказала, что уезжает по работе в Лондон. Просила передать тебе привет — улыбнулась полька.

— А когда вернется, не сказала?

— Недели через две. Ты, если будет скучно, приезжай вечерком в наш русский ресторан.

— А что там? — вопросительно взглянул на женщину Виктор.

— У нас не загрустишь! — засмеялась Иоланта. — Там себе быстро подругу подыщешь, если есть желание…

Одинцов немного насупился.

Потом смягчил выражение лица: «Черт! Что же я? Она ничего не знает о моем отношении к Симоне. Думает, наверное, что пора бы мне и развлечься в Париже. Да, однако, ты, дорогой товарищ Одинцов, давно не обладал женщиной, давненько…»

…Виктор, сделав очередной ход, подошел к большому окну красивого помещения, в котором проходил первый матч его команды в новом сезоне. «Боже ты мой! Я играю в первенстве Франции, на первой доске. И вот она — Эйфелева башня так хорошо видна отсюда, совсем рядом… Не сон ли это?»

Его соперник из команды «Clichy», хорватский мастер Миланович, надолго задумался.

Одинцов «попридавливал», как выражаются шахматисты.

За длинным рядом сдвинутых столов сосредоточено сидели семь пар игроков. По шесть мужчин и одной женщине с каждой стороны. В команде Одинцова играли четыре француза, пятым был давно осевший в этой стране добродушный немец по имени Клаус. На женской доске восседала некрасивая, полноватая француженка, которую звали Матильда. Жорж нервно курил, выходя в коридор, и там негромко обсуждал положение на досках с сухоньким, приятным старичком по имени Евгений Евгеньевич. Тот был известной личностью в среде русских эмигрантов. Молодой ученый химик, он не успел в 41-м покинуть осажденный Киев и оказался в оккупированной зоне. Когда немцы отступали, они принудили ученого уйти вместе с ними.