Наш последний эшелон - Роман Сенчин

Ставлю к стене автомат, отстегиваю и кидаю на пол ремень с нацепленными на него подсумком, кобурой с ракетницей. Стряхиваю с ушанки не успевшие впитаться в шерсть капли, прохожусь шапкой по заполярке. По всей кабине с меня рассыпаются брызги; за какие-то две минуты на улице чуть не промок до костей. А что б со мной было, если бы пришлось пробыть под открытым небом все четыре часа…

– Гурьян, это Сэн, – говорю в трубку тапика. – Связь в порядке?

– В порядке, – отвечает дежурный.

– Если что – звони. Я тут… ну, понимаешь…

– Лады.

Кладу трубку на рычажок, вынимаю из тайника под обшивкой стены кипу измятых журналов «Советский воин» и «Крокодил» черт знает какой давности. Сажусь на стул, листаю. Все прочитано, все фотографии и рисунки детально изучены, все надписи к ним помню наизусть. Надо бы Чейза прихватить из разряжалки… А, хрен с ним, лучше пощемлю, пока есть возможность.

Только удобно устроился, начал вроде входить в теплое царство дремы, только приготовился что-то увидеть мягко-светлое, хорошее, желанное, как заверещал тапик.

– Ё-о-о! – выдыхаю я, морщась, вытолкнутый с порога этого царства обратно в холодную, сырую реальность. – Да! – раздраженно и грубо ору в трубку.

– Сенчин, – голос прапора, – спускайся вниз.

– Что такое? – пытаюсь сопротивляться. – Мне приказ здесь…

– Дров нет, обещают резкое похолодание. Давай-давай, спускайся.

– Сейча-ас.

Медленно нацепляю обратно ремень, бросаю за спину автомат. Прячу журналы в тайник. Оглядываю кабинку, словно рыцарь, покидающий прекрасный дворец, где надеялся найти радость покоя, погреться у камина, выпить какого-нибудь грога. И вот нужно этот дворец оставить, снова отправляться в непогоду, совершать никому не нужные подвиги.

* * *

За баней внушительный завал деревьев. Свозили их сюда, видимо, лет десять назад, когда прорубали новые просеки, чистили старые, пробивали дороги. Теперь эту труху с отваливающейся корой мы пилим на дрова.

Под навесом, с краю, стоит циркулярка. Огромный диск, кажется, способен справиться с любым количеством и любой прочности древесиной, хотя затачивают его, мягко говоря, не часто.

Движением рычага диск то опускаешь, то поднимаешь. Для дров построен просторный и высокий навес, но он давно уже пуст – на пилку дров требуется много времени и людей, минимум трое.

В завале сейчас копаются Вовка Шаталов и Макар, выискивают посильные стволы.

– Здорово, военнопленные! – Подхожу.

Они, с кислыми рожами, кивают мне, – конечно, лучше, если б прислали кого помоложе, от меня они особой помощи не ждут. Оскользаясь, волокут к пиле столбик со сгнившим концом.

Я снимаю автомат, ремень, кладу на крепкий чурбан, на котором обычно колем дрова.

– Давайте, суйте под полотно. – Я готов к работе.

Макар с Шаталовым проталкивают столбик между землей и диском; Макар тут же идет принимать чурки. Я включаю пилу. Уши рвет визг – он то хрипловато-ровный, то (когда зубья диска соприкасаются с деревом) истерично-пронзительный, мечущийся, тонкий.

Намокшее дерево поддается туго, диск застревает, приходится то и дело поднимать его, резать рядом, чтоб распил сделать шире.

Постепенно вырастает горка чурок. Основная сложность – найти в завале подходящий ствол или бревно. По большей части остались громадные лесины, которые и вдесятером не поднимешь.

– Бензопилу бы надо. С ней в пять сек нашинкуем, – ворчит Макар, тщетно пытаясь расшевелить торчащий из завала, не особенно толстый на вид ствол ели. – У нас дома такая пила!.. Мы с батей для всего села пилили…

– Пила-то есть, – вздыхает Шаталов, – да бензина нету.

За работой время бежит незаметно. Ну, побыстрее, по крайней мере. Порой забываю, что я в наряде. Это хорошо. Нигде так оно не тянется, чертово время, как на колонке. Находишь всевозможные развлечения, лишь бы убить четыре бесконечных часа; даже читать из-за колонок пристрастился – все не просто так торчишь, увлекаешься, бывает. Если ходить, как в приказе положено, – башня после десятка нарядов поедет. Приходится спасаться всяческими занятиями или дремать.

* * *

Обед сегодня можно назвать сносным. Даже, гляди, подобие салатика – натертая вареная свекла!.. На первое – щи из почерневшей, подтухшей капусты, сдобренные комбижиром. Комбижир – это такая странная штука, больше напоминающая пластмассу. Пока блюдо горячее, то есть можно, а чуть остынет – прямо во рту этот комбижир затвердевает, окутывает рот, глотку, точно действительно залили туда пластмассу; тогда пьешь кипяток кружка за кружкой, пока комбик в желудок не смоется. Страшная вещь!.. А вот второе сегодня радует просто – рис с тушенкой. Вот это нормалек! Хомут расщедрился, выделил тушенки из сухпая.

Свежее мясо – большущая редкость. Из отряда привозят его в среднем на неделю в месяц. Иногда присылают консервы, но тоже редко. В прошлую осень Хомут завалил выросшего бычка, а в этом году наша коровенка родила телку – оставили; свиней же еще не кололи – что-то они дохлые, как пудели… Помню, один раз мой дед Кудря пришиб прикладом запутавшегося в «системе» лося. Кудре, конечно, за это влетело, тем более что приклад вдребезги, но лося мы с удовольствием съели, и офицеры отхватили себе и своим домочадцам лучшие куски… Как-то зимой штабное офицерье приехало поохотиться на территории нашего участка. Лосей приволакивали одного за другим на «Буранах», складывали за гужбаном. Кажется, больше двадцати штук набили, тут же свежевали, жарили на вертеле окорока, прям как в фильмах о Средних веках. Нам от тех лосей тоже кое-что перепало… Изредка удается порыбачить. В озерах полно подлещиков, на спиннинг можно щук натаскать.

А вообще, если честно, хреново с питанием. Сажаем картошку сами на старом заброшенном КСП, сделали два парника для огурцов; в низинке у ручейка разбили капусточную делянку. Тот совхоз, где получали овощи раньше, вконец захирел, разорился, теперь там и за живые деньги ничего купить нельзя. Земля вокруг лежит бесхозная, одичалая. Но видно, что не всегда здесь всё так было… Когда выходишь по глубоким тылам – а это километров тридцать надо протопать, – много встречается остатков разрушенных финских хуторов.

Пелёхаешь, пелёхаешь – и вдруг, среди непролазной тайги, – поляна, заросшая кустами, мелким ельником, и стоит каменная стена дома, как сломанный зуб, а рядом с ней – кривые полузасохшие яблони, на которых висят маленькие, червивые, кислющие плоды. Говорят, без ухода культурные деревья постепенно возвращаются к состоянию их диких сородичей.

Есть такое странное, жутковатое место в тылах – «Дорога на дембель» его называют. Прямая, ровная, как по линейке прочерчена, тянется дорога неизвестно сколько км; наш маршрут по ней камушков пять. Начинается черт знает где и кончается тоже… На ней, на этой дороге, растет лишь мелкая, низенькая трава, почва и в ливни твердая; по обочинам насажены густо какие-то неизвестной мне породы деревья с прямыми стволами и тонкими ветками, торчащими не в стороны, а вверх, и листья узкие и толстые, не по-северному мясистые. Если задрать голову, увидишь – кроны деревьев смыкаются, почти переплетаются меж собой, создают над дорогой подобие арки. Поэтому даже в жаркие дни дорога в тени – идти по ней приятно, легко… И вот идешь, и то справа, то слева вырастают неожиданно и пугающе руины домов, сереют сухими скелетами заброшенные сады. Под мелколесьем угадываются некогда аккуратно нарезанные поля. И понимаешь, что попал в места, где процветала жизнь, по этой дороге тянулись, наверно, обозы с зерном, летали брички. Шумно было, а теперь висит тревожная, кладбищенская тишина… Страшновато и интересно становится, представляешь себя путешественником, набредшим на остатки погибшей цивилизации. А потом вспомнишь, поморщишься, как от неприятного, давящего груза: и мой дедушка, ветеран, персональный пенсионер, участвовал в уничтожении этой цивилизации, и было это, если вдуматься, не так уж давно. И ради чего разрушили, вытравили здесь жизнь, обезлюдили эти места?..