Наш последний эшелон - Роман Сенчин

Но, хе-хе, к тому идет, что скоро финны начнут возвращаться; вот дождутся, когда у нас тут совсем все догниет, – и придут на землю своих предков, повалят обесточенную «систему», понастроят снова хутора. И заживут.

* * *

Сон, сон. Еще два часа сна у меня есть в сегодняшних сутках. Потом – боевой расчет, ужин и новые клочки службы и сна, работы, приемов пищи.

Выхожу из столовой, тщетно пытаясь выдавить отрыжку сытости. Орель, с обмотанной полотенцем щекой (видно, вконец законал его флюс), вяло трет шваброй пол в дежурке. За пультом дремлет Гурьян. Тихонько работает радио – приподнятый голос девушки объявляет условия очередного конкурса: «…Только десять слушателей, первыми позвонившие нам!..»

Поднимаюсь на второй этаж. Из умывальника (в зимнее время это еще и курилка) гнусаво тянется плач поющего Балтона:

А ты опя-ать сегодня не пришла-а,

А я так жда-ал, надеялся и вери-ил,

Что зазвоня-ат кругом колокола, колокола,

И ты войде-ошь в распахнутые двери…

Рядом с Балтоном Терентий и Муха. Они с тупой грустью смотрят на гитару, губы их дрожат, словно они хотят подпеть, но не смеют. У Мухи дымится меж пальцев окурок.

– Оставишь.

Он напоследок глубоко затянулся, передает мне жалкий огрызочек самокрутки. С жадностью наполняю грудь едким дымом тлеющих шерстинок, хлебных крошек, пыли и табака. В несколько тяжек с окурком покончено.

– Ладно, завязывайте, спать буду, – говорю, когда Балтон допел. – Пару часов пощемлю…

– А нам на фланги сейчас, – слезливо отвечает Терентий.

Муха заглядывает под скамейку – курево ищет…

В кубрике сумрачно и душно. Духота создает иллюзию, что не так уж здесь и холодно. Не раздеваясь, сняв лишь сапоги и ремень, бухаюсь на кровать.

* * *

Сначала всписк: «У!» И – тишина. Но его, секундного, хватает, чтобы вырвать меня из дремы. Лежу, промаргиваясь, жду. Представляю, что сейчас происходит в дежурке.

На стене на табло вспыхнул номер участка, и в тот же момент порвала спокойствие сирена. Если на основной «системе» сработка, то точно – в ружье. Есть еще внутренняя «система», несколько километров, – это там, где от основной до границы слишком маленькое расстояние, и дополнительный забор – лишнее препятствие для нарушителя – «яшки»… Гурьян, как опытный дежурный, тут же отключил звук сирены, чтоб лишний раз не нервировать людей, пошел в канцелярию докладывать. Там сейчас Вадик – начальник заставы – молоденький старлей. Уж он-то точно поднимет. Ретивый, сучара, поэтому и стал в неполные тридцать лет начзаставы. Да и Пикша тоже поднимает – выслуживается. Ему, конечно, обидно, что он до сих пор лейтеха, в сорок лет почти… Размышляю, постепенно обволакиваясь дремотой. Приходят на память слова детской песенки: «А пуговка не наша!» – сказали все ребята… Туту-ту-ту-туту… Четыре дня скакали, четыре дня искали…» И вот, теперь уже уверенно, плавно и на всю мощность динамиков, воет беспощадная сирена.

Да когда ж это кончится! Бля-а! Сколько можно, в конце-то концов!

Бойцы мечутся по дежурке, собираются, пихаясь и мешая друг другу. Звякают автоматами, в подсумки набивают заряженные магазины. Арбузик вставляет в рацию свежие батареи. Мигают проверяемые ФАСы.

Восьмой участок. Значит, левый фланг. На часах без двадцати шесть. Ну, хоть часок с копейками поспать удалось, и на том спасибо.

– Живей! Живей! – Вадик стоит посреди дежурки, он уже готов к выезду. На лице хищноватое возбуждение, как у щенка перед игрой. Нетерпеливо поправляет то кобуру, то маленькую офицерскую рацию.

А вот Орелю, собаководу, обломилось таскать солдатскую рацию – килограммов десять в ней, этакий железный ящик с длинной, мотающейся антенной. Это ему вместо пса Шайтана теперь…

Со двора гудок. Балтон подогнал к плацу «череп».

– Арбузов, Беликов, пошли! – И Вадик вслед за Комтехом и Арбузом выскакивает на улицу.

Появляется мрачный, спешно дожевывающий (наверно, от ужина его сработка оторвала) Пикшеев. Своим тонким, похожим на сирену голоском подгоняет нас, подражая Вадику:

– Поживей собираемся! Поживей! Нарушитель нас ждать не будет.

Карабкаемся в кузов «шестьдесят шестого». За рулем – замотанный в тулуп, рябой от зеленки Салыч… Интересно: когда его в госпиталь заберут – кто шоферить станет? Хомут, скорее всего, больше у нас никто не умеет.

По раскисшей грунтовке, разрезая лужи, гоним на левый фланг. Левый насчет сработок – это нормально. Хоть ехать долго и тряско, зато потом в заслон бежать недалеко. А правый – ехать не надо, зато бежать – о-ё-ё-ёй! Приходится от самой заставы совершать марш-бросок, бывает, чуть ли не до стыка. Дороги для заслона – чтоб на машине кататься – на правый фланг нет.

Вцепились в скамейки, мотаемся из стороны в сторону. В торце кузова видна трепыхающаяся тьма, чуть разбавленная слабым светом прожекторов, установленных на крышах заставских построек. Нырнули с сопки, тьма сразу сгустилась. На дне машина ухнула в огромную лужу, с надрывом, злобно рыча, полезла на новую сопку.

Делая по паре тяжек, гоняем по кругу сигарету (Вовка Шаталов умудрился в суматохе стрельнуть у Пикшеева). Ее живой огонек немного веселит, не так тошно. Дым входит в горло теплой, бодрящей струйкой, хочется затягиваться еще и еще, вгонять его глубже, будто он может выручить, согреть, увести… Да нет, ничего он не может, кроме как на минуту попытаться наколоть: сейчас, браток, сейчас будет лучше, только тяпни лишний разок – и я помогу. Но он слаб, табачок. Тут надо чего посерьезней… С раскаяньем вспоминаю, как глупо раздавили мы флакончик «Флорены». Кайф, который он собирался нам с Арбузиком подарить, я, мудел, растратил на сон.

* * *

Свернули с одного проселка, тянущегося вблизи «системы», на другой, неразъезженный и поэтому немного более ровный. Теперь уже скоро выскакивать. Нащупываю дыры на протертых голенищах кирзачей. Зря не поменялся с Лысоном, он мне предлагал вчера свои более-менее сносные. Я отмахнулся: «Дотопаю в этих». Придурок. Сейчас вмиг ноги будут сырыми.

«Шестьдесят шестой» тормозит, юзит по скользкой траве. Остановился толчком – Салыч дернул ручник. Прыгаем друг за другом из кузова и – вдоль по просеке, вдоль последнего рубежа – в заслон. С правой стороны, метрах в ста, уже финская земля.

Мое место, по сроку службы, первым от машины, не считая водилы. Но все равно надо пробежаться. После нескольких шагов левой ногой попадаю в ямку, и в сапог бойко вкатилась, обжигая холодом, жижа. Вытягиваю ногу, бегу дальше, хлюпая и ругаясь. Впереди пыхтит Орель, сгибаясь под тяжестью рации, антенна болтается, цепляется за обледенелые ветки. А бедняге бежать-то дальше всех, чтоб потом нас собирать, когда отбой дадут…

Ну, вот здесь можно затариться. Подходящее место. Вхожу в кусты. Вешаю автомат на сучок. Передо мной просека, я должен стоять и наблюдать, караулить нарушителя. Правда, ни черта не видно, лишь черная стена леса впереди. Над головой – густая темень беззвездного неба.