Я иду тебя искать - Ольга Шумяцкая

Наталья бегала за ней, совала в рот какие-то лекарства, под нос стакан с водой, наконец загнала ее в ванную, умыла, запаковала в мой махровый халат, уложила на диван и доброй нянюшкой уселась рядом. Глядя на эту идиллию, я подумал, что когда личной безопасности Натальи ничто не угрожает, она способна приобретать человеческий облик.

Денис в беготне участия не принимал. Еще на первой стадии истерики, когда Ольга вернулась в квартиру Жени со двора, прислонилась к косяку, закатила глаза, прошептала: «Он… он там… с ней…» — и начала медленно сползать на пол, он как-то дико, по-лошадиному, скосил глаза на ее задравшуюся юбку и выскочил на лестницу. Потом я тащил Ольгу к себе, потом они с Натальей носились по квартире, были крики, гром, звон, разбитые чашки, опрокинутые стулья, но Денис не появлялся. Я пару раз выходил на лестницу и звал его. Он стоял, засунув руки в карманы, и глядел в окно. На мои призывы не откликался, не оборачивался и только по-прежнему дико, по-лошадиному, вспрядывал головой.

Когда Ольгу удалось угомонить, я снова вышел к нему.

— Пойдем, — сказал я. — Она уснула. Хоть чаю выпьем по-человечески.

Денис оторвался от окна. Лицо его было совершенно спокойно, невозмутимо и невыразительно. Как будто он дремал, а сейчас проснулся и, очень ясно понимая, кто он, где, зачем и почему, еще не вполне осознает, что вчера проигрался в пух и прах. На кухне он как ни в чем не бывало сел на свое привычное место у окна и закурил. Наталья осторожно поднялась с дивана, укрыла Ольгу пледом, присоединилась к нам и деловито принялась заваривать чай. В дверь позвонили.

— Убью! — громко сказал я.

Денис, по обыкновению, выгнул бровь. Наталья посмотрела на меня укоризненно, кивнула в сторону Ольги и приложила палец к губам.

Я открыл дверь. На пороге стоял Гриша. Не глядя на меня, он слегка оттолкнул меня в сторону локтем, мол, посторонись, не видишь, что ли, я иду, и двинулся прямиком к своему спальному месту. Я схватил его за шкирку, приподнял, покачал несколько раз вперед-назад (собственно, о чем и мечталось все предыдущие ночи), выбросил за порог и захлопнул дверь. После чего отряхнул руки и пошел пить чай.

— Веселенький денек, — сказала Наталья, вспарывая упаковку зефира. — А посущественней ничего нет?

— Веселенький, — согласился я, нарезая лимон. — Посмотри в холодильнике. Там была ветчина и огурец.

Наталья полезла в холодильник.

— Ого! — с изумлением воскликнула она. — Совсем ты с ума сошел, мой миленький! Это уж совсем ни к чему!

Я тоже заглянул в холодильник через ее плечо. Холодильник был под завязку набит упаковками с молочной смесью «Агуша», кисломолочный продукт для детей от 6 месяцев до года. Только внизу сиротливо притулились три бутылки пива.

— Черт! — сказал я. — Это Гриша. Честное слово, Гриша. Я ничего не знал.

— Да ладно, не оправдывайся, — хмыкнула Наталья. — Пиво тоже для детей от шести месяцев до года?

— Пиво для папы.

— Он что, к тебе тоже ходит? — Денис поднял голову, в голосе его звучал неподдельный интерес.

Я обреченно кивнул.

— А ветчину кто сожрал? — продолжала допытываться Наталья. — Папа или дитя?

— Какая разница? — пробубнил я. — Папа, он же как дитя. Впрочем, ветчину утром сожрал Гриша. Я как-то забыл. Знаете… — Я запнулся, подбирая слова. — Гриша, он такой узкий, субтильный, почти бесплотный, как будто у него внутри ничего нет, даже внутренних органов. Но это видимость. Обман. Он очень прожорливый. Оч-чень!

— Знаю, — кивнул Денис. — Лучше бы он был круглым, как папа. По крайней мере было бы ясно, чего от него ждать. Папа-то свои мясные излишества оправдывает по полной программе. Его аппетиты поражают. Лучшие умы современности могли бы биться над этим выдающимся явлением.

Я задумался. Денис как будто ответил на мои давние мысли. Гриша казался мне неадекватным самому себе. Он был одним из тех, от кого ждешь очень определенных реакций и действий. Ну, к примеру: слабый физически, он, по идее, должен был быть слабым и морально. Так раньше и было. Он всегда оправдывал ожидания. Оправдывал, оправдывал, а потом — бац! А чемоданчик-то, оказывается, со вторым дном. Он был оборотнем, наш Гриша, вон оно что. Такой никчемный, хлипкий, клеклый, а жилы из других тянул — будь здоров! И сам на поверку оказался свитым из корабельных канатов. Такой добрый, чувствительный, сентиментальный, но мог зашибить тебя на полном скаку, если гнал на помощь кому другому. Зашибить и не оглянуться. Вот и внешняя его субтильность не оправдала предположений. Гриша мог голодать при Жене. Но в моем доме он всегда трескал в три горла, причем последнее время почему-то без спроса.

Видимо, слово «оборотень» я проговорил вслух. Денис встрепенулся.

— Оборотень? — переспросил он. — Ты тоже так о нем думаешь?

— Оборотень? — язвительно переспросила Наталья, тоже вскидывая голову. — Да все вы, мужики, оборотни проклятые! Гриша… Да Гриша святой среди вас! — В голосе ее звучала нарастающая необъяснимая злость. Мы с Денисом одновременно подняли на нее глаза, одновременно отвели, как будто увидели что-то болезненно-обнаженное, и, ничего не понимая, переглянулись. Что с ней? Между тем Наталья говорила все громче и громче: — Гришу упрекнули! А обезьяну свою, Виктора, не упрекнули? Нет? Что он привез эту… эту… — На ее лице появилась брезгливая гримаска. — Девку! И ведь знал, что мы все здесь! И что Ольга здесь, тоже знал! И не постеснялся, нет! — Она уже почти кричала.

— Да тебе-то что? — спокойно спросил Денис.

Я смотрел на Наталью во все глаза. Никогда еще я не видел ее в таком возбуждении. Обычно она безупречно владеет собой. Брезгливая гримаска не сходила с ее лица. Мне стало неприятно. Почему девчонка «эта»? Почему «девка»? Мне лично девчонка понравилась. Хорошая девчонка. Никакая не «эта». И вообще — как можно судить о человеке, видя его первый раз? Только потому, что девчонка пришла в чужую мужскую квартиру за своими вещами? Ну и что? Мало ли какие у нее были отношения с Нашим другом? Кому до этого дело? Что мы вообще об этом знаем? Все-таки Наталья — баба мещанская на чайник. Я всегда это знал.

Наталья не унималась:

— Слава Богу, Ольга теперь с ним угомонится! А то смотреть противно, как она вокруг него скачет!

У Дениса дернулся угол рта.

— А на Гришу тебе смотреть не противно? — очень холодно, даже высокомерно, поинтересовался он. — Как он вокруг Жени скачет?

— Женя? Женя?! — Наталья уже кричала так, что мне пришлось встать и задвинуть перегородку между кухней и гостиной. — Женя ваша сука! Женя ваша всех в грязи вываляла и рада! Женя ваша подстилка! Порядочные люди таким, как она, руки не подают! На порог не пускают!

— Ну, если порядочные, то коне-ечно, — протянул Денис.

Я посмотрел на него с пониманием. Хотя… В принципе Наталья права. Если смотреть со стороны, поверхностным взглядом, Женя каждый день, каждый час каждым своим движением, каждым жестом нарушала границы дозволенного. Как будто ставила дьявольский эксперимент над человеческой натурой. Я знаю людей, нарушающих границы дозволенного. Такими людьми движет обычно азарт или желание бросить вызов общественному мнению, проверить себя, преодолеть запреты, раскрыть тайну. Мало ли причин. Их будоражит риск. Область их игры обычно довольно узка. Бизнес. Любовь. Экстрим. Обойти на повороте конкурентов. Переспать с лучшей подругой жены. Забраться черт-те куда и не сломать шею. Женя с ее бытовой заземленностью, крепко стоящая на мускулистых ножках с хорошо развитыми икрами, нарушала границы дозволенного в области кухонных интересов и коммунальных бытований. И это было немыслимо. Потому что непонятно. Как можно не выбирать выражений, когда просто говоришь с людьми? Вернее, употреблять ТАКИЕ выражения? Так прямо, грубо и откровенно выражать свои желания? Так наотмашь бить мнением? Не извиняться за сказанное? Не стесняться? Совсем не знать о существовании приличий? Как будто испытываешь людей на прочность, на терпимость, на порядочность. Есть же вещи, о которых нельзя напрямую, которые требуют деликатности. Как можно выгнать взашей прямых наследников и водвориться в квартире, на которую не имеешь никаких прав? Ладно опасно. Но ведь непристойно! Приличные граждане так не делают! Но Женя не была порядочной. И непорядочной тоже не была. Она не нарушала нравственности. Она оперировала понятием «нравы». А нравы — так считала Женя — у всех одинаковые. Приличным людям тоже охота хорошо жить, только они прикрываются тряпьем благопристойности, за которой прячется двойная мораль. Надо отдать должное Жене — сама она по крайней мере была честной. И потому действовала в лоб. Она не чувствовала и не понимала, что такое хорошо и что такое плохо. Не ведала добра и зла. И в этом смысле была не хуже собственного ребенка. Чистое дитя. Женя выставила нас дураками. Ну и что? Сами виноваты. Нельзя выставить дураком человека, который таковым не является.