Жена султана - Джейн Джонсон
Шрифт:
Интервал:
— Люди эти не просвещеннее твоего народа, — говаривал он мне, когда мы гуляли по городу. — Верят в обряды, но вместо того, чтобы приносить в жертву своим идолам животных и пленников, жертвуют огромные деньги на высокие здания и картины на священные сюжеты. Думают, так можно купить неуязвимость.
В каком-то переулке доктор зашел в аптеку и купил пару причудливых масок с птичьими клювами, в каких врачи-венецианцы из соображений безопасности ходили по городу. Одну из них он надел, пока я не видел, и так меня напугал, что я упал на мостовую. Когда я пришел в себя, он показал мне, как набивали клюв целебными травами, чтобы очистить вдыхаемый воздух, а потом покачал головой.
— Я, однако, уверен, что болезнь не передается по воздуху. Будем надеяться, что дождемся новой вспышки, и я смогу проверить свои предположения.
Я содрогнулся, искренне надеясь, что мы избежим подобной участи: то, что я заперт в этом городе — таком красивом на первый взгляд, но полном узких темных переулков, сырых углов и зловонных водоемов, в которых наверняка водятся все на свете болезни, — снилось мне в кошмарах.
Мы добрались до Сан-Джиоббе на северо-востоке города, недалеко от еврейского гетто, где у нас были дела, потом зашли в церковь Сантиссимо Рендеторе и, наконец, Скуола Сан Рокко, чтобы доктор удовлетворил свое любопытство по поводу чумных церквей Венеции. Большей частью картины, которые мы в них видели, были далеки от правдоподобия — полны больших белых ангелов, сияющих мадонн и упитанных младенцев; но в студии возле Скуола мы встретили молодого художника Антонио Занки, заканчивавшего работу над огромным полотном, которое изображало едва прикрытые трупы жертв чумы, спущенные из окон и с мостов крепким мужчинам, укладывавшим тела в свои свежепросмоленные гондолы; трупы, выброшенные в каналы; больных, показывавших ужасные бубоны и нарывы. Я был заворожен тем, как работает художник. Класть краски на холст, создавать форму и перспективу на чем-то простом и плоском — все это казалось мне волшебством и чем-то тревожило меня, я не мог объяснить чем. Он словно возвращал чуму в мир, изображая ее действие так наглядно.
За работой Занки рассказывал нам о святом Рокко, итальянском святом, защищающем от чумы. Мы повсюду в городе видели его изображения: он посещал больных чумой в больнице, где, разумеется, заразился сам; поднимал одежды, показывая отметину болезни на бедре. Занки сказал, что святой уполз в лес и лег там, ожидая смерти. С ним была только его собачка, она каждый день приносила ему хлеб, украденный у городских пекарей; но в награду за его праведность и уход за больными за ним спустился ухаживать ангел, и он чудесным образом излечился.
Я видел, что хозяин в это не верит, хотя он дождался, пока мы выйдем на улицу, и лишь тогда заявил:
— Новые суеверия. Люди действительно выздоравливают от чумы: если дожил до пятого дня, телесные гуморы одержат в битве победу. Молитвы и праведность тут ни при чем — я видел куда больше грешников, чем святых, поборовших болезнь! Но болезнь эту не просто так зовут Великим Мором — говорят, в 1630-м она унесла в здешних краях каждого третьего.
Каждого третьего. Теперь я вспоминаю эти мрачные слова.
Элис. Зидана. Исмаил.
Элис. Зидана. Я.
Элис, Исмаил. Я.
Ночь за ночью я терзаюсь от страха.
Каждый день из Феса прилетают почтовые птицы с ужасными вестями. Люди умирают на базаре, на улицах, падают замертво с мулов по дороге за покупками. В кожевне, куда, по общему мнению, болезнь не должна проникать из-за губительного запаха помета и мочи, которыми обрабатывают кожи, один из работников валится в красильную яму, незамеченный товарищами. Его труп находят окрашенным в такой ядовито-желтый цвет, что сперва принимают за адского демона. Чума не признает ни положения, ни праведности: среди умерших есть тарифы, знать и марабуты; есть и муэдзины, и имамы. Исмаил шлет ответные распоряжения о переписи, приказывая каидам разделить город на части и подсчитать число умерших на избранных улицах, чтобы вывести среднюю цифру. Таким образом, вскоре подсчитывают, что умерло уже больше шести тысяч; каждую неделю число их удваивается и утраивается. Медник просит султана о приеме.
— Повелитель, — скорбно говорит он. — Зараза смертельна, и ее не сдержать. Нужно уйти из Мекнеса в горы.
Разумеется, Абдельазиз, стоящий по правую руку султана, возражает.
— В Мекнесе нет никакой опасности, повелитель: здесь никто не заражен, и мы можем сделать так, что болезнь не войдет в наши ворота.
Он берет Исмаила за руку — единственный, кто смеет прикасаться к султану без позволения, — и уводит его. Бен Хаду смотрит им вслед, потом поворачивается, и мы встречаемся глазами.
— Все еще жив, да, Нус-Нус? — мягко спрашивает он. — Я подумал, тебе будет любопытно узнать, что племянника Абдельазиза здесь больше нет. Я отправил его в Фес.
Глаз у него подергивается — он подмигивает или это тик? С Медником не поймешь.
Исмаил велит запереть ворота дворца и приказывает полностью закрыть Мекнес, а всех прибывающих из зараженных земель убивать на месте. Он горяч: он не оставит свою новую столицу, хотя и сходит с ума из-за предзнаменований, и заставляет нас день и ночь осматривать свое тело в поисках зловещих признаков болезни. Он даже проводит две ночи подряд в одиночестве, впервые за те пять лет, что я ему служу, а когда потом выбирает девушку, к соитию безразличен, словно ум его занят чем-то другим.
Спустя несколько дней в Мекнесе случается первая смерть. Умирает жена человека, который держит почтовых голубей — что это, совпадение? Исмаил велит истребить всех птиц: он полагает, что они летали по зараженному воздуху. Мы ждем. Возможно, женщину убила какая-то другая болезнь, какая-то хворь, похожая внешне на чуму. Мы все еще раздумываем над этим, когда внезапно умирают следующие трое, никак не связанные с покойной женщиной.
Исмаил, услышав об этом, бледнеет. Он велит мне рассказать все, что я знаю о чуме в Европе, все, что я узнал от прежнего своего хозяина или видел в путешествиях. Он приказывает изготовить птичьи маски для всех при дворе и требует, чтобы мы надевали их в его присутствии. Маски поверх масок. Еду ему готовит только Зидана, собственноручно. Она сидит, склонив голову над кухонным горшком, а он сидит напротив и молится, перебирая четки. Картина была бы милой и домашней, когда бы к лицу Зиданы не был привязан большой белый клюв, а император не следил за каждым ее движением, как гигантская хищная птица. Он ест вдали от придворных, что означает, что та же честь оказана и нам с Амаду, и хотя питается он однообразно (день за днем один кускус из нута), мы не заболеваем.
Как раз, когда начинает казаться, что в Мекнесе не будет мора, чума забирает первую жертву в гареме — Фатиму. Сперва у нее начинает болеть голова, потом суставы, но никто поначалу не придает этому значения, потому что Фатима вечно жалуется на что-нибудь, привлекая к себе внимание. Но когда она покрывается испариной и набухают бубоны, крики ее слышно по всему дворцу. Исмаил в смятении: она подарила ему двоих сыновей, пусть один и умер. Он посылает за доктором Сальгадо.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!