Жена султана - Джейн Джонсон

— Хотел бы я, чтобы все было так просто, — с жаром говорю я.

— Любовь — это всегда просто. Это самая простая вещь в мире. Она все перед собой сметает, прокладывая прямую ровную дорогу.

Я невесело улыбаюсь.

— Как хорошо я это знаю. Она проложила прямую ровную дорогу сквозь мое сердце.

— Надеюсь, она того стоит, Нус-Нус. Ты хороший человек.

— Хороший? Меня иногда переполняет такой гнев и страх, что я кажусь себе последним грешником в мире. А человек ли я…

— Отрезав два кусочка плоти, этого не изменишь, не так все просто.

Он упирается ладонями в колени и встает.

— Идем, посмотрим, дома ли доктор Фридрих.

Мы идем лабиринтом пустынных улиц. Торговец двигается решительно и живо, размахивая руками, его одежды развеваются, кожаные башмаки хлопают по брусчатке. Он не снимает их, даже когда мы проходим мимо главной мечети — это незаконно, его бы за это побили, будь на месте стражники. Но город вновь захватили его подлинные жители: дикие звери и чернь; все прочие или бежали, или погибли. Я иду за Даниэлем, на два его шага приходится один мой, птичья маска болтается у меня на руке, и я чувствую себя более свободным, пусть всего лишь в уме.

На улице за главным базаром Даниэль сворачивает сперва направо, потом налево, а потом останавливается перед пыльной дверью с железными заклепками. Облупившаяся краска на ней — лишь призрак былой синевы. Даниэль громко стучит, мы ждем. Стоит тишина, никто не выходит. Моя новая надежда на лучшее начинает угасать.

Звук приближающихся шагов, громким эхом отдающийся на пустой улице, заставляет нас обоих обернуться. Из-за угла показывается одинокая фигура — высокий мужчина в плоской, круглой черной шляпе. Ни капюшона, ни тарбуша, ни тюрбана — стало быть, не марокканец.

Торговец делает шаг вперед.

— Фридрих?

Мужчина останавливается, потом быстро подходит к нам.

— Даниэль?

Они хватают друг друга за руки, смеются и какое-то время говорят по-немецки, я на этом языке объясняться не могу. Потом они поворачиваются ко мне.

— А это Нус-Нус, придворный евнух султана Мулая Исмаила.

Врач смотрит на меня — его глаза с моими вровень, так редко бывает. Он по-медвежьи сгребает мою руку, коротко ее встряхивает, потом кивает на маску.

— От этого никакого прока, — говорит он с пренебрежительным смешком.

Он отпирает дверь в заклепках и проводит нас в дом. За темными коридорами я мельком вижу сад с буйной растительностью, и сердце мое стремится к его свету и птичьему пению, но доктор ведет нас в кабинет, — в комнату, полную книг, свитков, бумаг и прочих вещей. Доктор Фридрих падает в большое деревянное кресло и указывает нам на два ящика посреди комнаты.

— Собираетесь? — спрашивает Даниэль.

— Пора двигаться. Здесь оставаться смысла нет: все, кто не умер или не при смерти, валят отсюда стадами.

— Куда поедете?

— Слышал, до Марракеша чума еще не добралась.

— Она всего в нескольких неделях пути от Красностенного Города, — говорит торговец. — А что за Марракешем? Только горцы, а потом дикари пустыни. У Нус-Нуса есть к вам предложение.

Я объясняю, каково мое задание. Фридрих смотрит с сомнением, и винить его за это я не могу.

— С чего ему вдруг понадобился новый врач? Сальгадо что, допился наконец до беспамятства? Или его прибрала чума?

Я без лишних околичностей говорю, что Сальгадо в самом деле скончался.

Фридрих пожимает плечами:

— Удивительно, что он так долго продержался, если честно. Он был просто шарлатаном.

— Вы как врач лучше доктора Сальгадо? — спрашиваю я.

— Это нетрудно. Его медицина родом из другого века. В мире повсюду необычайные новшества — я изо всех сил стараюсь за ними успеть. В Лондоне делают замечательные открытия. Хотелось бы самому туда съездить, посмотреть, на что способны члены тамошнего Королевского общества. Но выезд из зачумленного марокканского порта сейчас стоит недосягаемо дорого, у меня не хватит средств, чтобы выбраться.

— Султан вам хорошо заплатит за работу, — нажимаю я.

Он переплетает пальцы, кладет на них подбородок и в конце концов вздыхает:

— Что ж, смерть от меча ничем не хуже смерти от чумы.

Он собирает небольшую сумку — все остальное я велю доставить во дворец. Даниэль провожает нас до Саат аль-Хедим и тепло обнимает нас обоих на прощанье. Потом он отводит меня в сторонку и говорит:

— Не забудь, что я тебе сказал, Нус-Нус. Приходи ко мне, если передумаешь, я сделаю, что смогу, чтобы тебе помочь. Но не тяни слишком долго. Если Сара решит перебраться к сестре в Тетуан, я поеду с ней.

— Бог в помощь, Даниэль.

— И тебе, Нус-Нус.

Мы смотрим ему вслед, потом переходим по пустырю к дворцу. Сердце мое колотится, словно обгоняя само себя, словно я уже бегу. Внезапно кажется, что есть другие возможности, другие пути, которыми может пойти моя жизнь. По дороге я, пытаясь, чтобы это прозвучало как бы между прочим, говорю доктору:

— Вы за свою жизнь, должно быть, накопили множество медицинских знаний о человеческом теле…

И запинаюсь, пытаясь задать вопрос.

Доктор останавливается и смотрит на меня. Лицо у него непроницаемое.

— Продолжай, — медленно произносит он.

Я не могу взглянуть ему в глаза. Меня внезапно переполняет стыд из-за того, какой я, и я не в силах говорить. Мы молча доходим до Баб аль-Раис. Сейчас или никогда. Я беру себя в руки и хрипло выдавливаю, пока нас не слышат стражники:

— Доктор, вы знаете, как лечить любую болезнь. Скажите, по-вашему, есть исцеление для евнуха?

Он останавливается и внимательно на меня смотрит, и взгляд его полон такого глубокого тепла и понимания, что глаза мои вдруг наполняются слезами.

— Ты хочешь чуда, Нус-Нус, — ласково говорит он.

Исмаил в восторге от доктора, который велит всем избавиться от масок с птичьими клювами — и рассказывает, что происходит во внешнем мире. То, что он читал древних и новых философов, дает им с султаном пищу для множества споров, которые отлично отвлекают от сиюминутных ужасов чумы.

А пока султан отвлекается, я, раз уж решимость во мне тверда, шагаю в гарем. У ворот на меня запавшими глазами смотрит Керим. Вид у него такой, словно он много ночей не спал, но я слишком тороплюсь, чтобы остановиться и спросить, как он себя чувствует. Он пытается меня разговорить, но я нетерпеливо киваю и отвечаю коротко — и он, смирившись, машет, чтобы я проходил.

Сегодня пятый день недели, я совсем забыл. Женщины украшают себя: даже чума не может помешать такому важному делу, хотя суеты, пожалуй, больше, чем обычно — болтовня громче, косметические затеи смелее и причудливее. К облегчению своему я застаю Элис в ее покоях одну, не считая служанки. Когда она видит меня в дверях, ее глаза наполняются светом — она манит меня внутрь.