Дочь палача и король нищих - Оливер Петч

С того времени Куизль дожидался пыток.

Он не сомневался, что начнутся они совсем скоро. Такое дело не терпело отлагательств, слишком тяжким было обвинение. С началом допроса только от него зависело, как скоро ему зачитают приговор и наконец казнят. Чем дольше он продержится, тем больше времени будет у Симона и Магдалены, чтобы найти настоящего убийцу.

«Жнецу тому прозванье – Смерть…»

Палач врезал себе по лбу, но проклятая песня исчезать не желала. Его словно заперли дважды: сначала в этой камере, а затем и в собственном разуме. Воспоминания знаменовали для него начало пыток.

Взгляд его в сотый раз скользнул к тому месту, где на стене застыло светлое пятно. По просьбе Куизля палач Регенсбурга оставил открытым окошко в двери, так что в тусклом свете стали видны разные каракули. Куизль разглядел изречения и имена, и среди них всевозможные инициалы. Немногие заключенные могли полностью написать свое имя и оставили свои излияния в виде простого крестика или единственной буквы. Поэтому их последними посланиями этому миру оказались несколько черточек или кружки, старательно нацарапанные на досках.

Куизль принялся читать буквы и даты. Д Л январь 1617, И Р май 1653, Ф М март 1650, Ф Ф К Вайденфельд 1637 от Рождества Христова.

«Ф Ф К Вайденфельд 1637 от Рождества Христова?»

Куизль насторожился. Что-то шевельнулось у него в сознании, но пока еще слишком робко, чтобы выстроить целостный образ. Возможно ли это?

«Ф Ф К Вайденфельд 1637 от Рождества Христова…»

Палач попытался сосредоточиться, но в коридоре послышались вдруг шаги. Дверь распахнулась, и к нему вошел один из стражников.

– На вот, жри, псина, – он пододвинул к палачу деревянную миску с серой кашицей, в которой плавали кусочки чего-то непонятного.

Стражник встал поодаль и стал ждать, но Куизль не обратил на него никакого внимания. Тогда караульный кашлянул и принялся ковырять пальцем в носу, словно где-то в голове у него засел жирный червяк.

– Палач велел миску сразу забрать, – прогнусавил он наконец. – Вместе с писаниной.

Якоб кивнул. Тойбер, как и обещал, передал ему бумагу, перо и чернила. До сих пор палач понятия не имел, что, собственно, следовало написать дочери. Он надеялся, что, сидя в камере, сумеет прийти к каким-нибудь умозаключениям, которые Магдалена затем перепроверила бы. Но его то и дело отвлекали проклятые воспоминания о войне. И теперь у Куизля появилось вдруг смутное предчувствие, возможно, лишь плод его воображения, но ему это показалось стоящим внимания, тем более сейчас, когда время поджимало.

– Ничего, подождешь еще немного, – проворчал палач, достал перо с бумагой и нацарапал несколько строк. Стражник все это время нетерпеливо барабанил пальцами по двери. Наконец Куизль сложил листок пополам и протянул солдату. – Вот. И суп свой тоже забери и свиньям отдай.

Палач поддел ногой дымившую миску, и та полетела в коридор и брякнулась на пол.

– Ты… да ты еще мечтать будешь о таком вкусном супе! – выругался озадаченный стражник. – Посмотрим, как ты завоешь, когда Тойбер тебя клещами пощиплет… Чтоб ты сдох, баварец! Я перед самым эшафотом встану, когда тебя колесовать будут.

– Да-да, молодец. А теперь проваливай! – рявкнул на него Куизль.

Стражник подавил прилив гнева и направился к выходу. Прежде чем он захлопнул дверь, Якоб еще раз его окликнул.

– И еще, если ты решил вдруг не передавать письмо, – как бы невзначай заметил он, – я позабочусь, чтобы Тойбер тебе кости как можно медленнее ломал. Он не очень-то любит, когда его надуть пытаются. Усек?

Дверь с грохотом закрылась, и стражник ворчливо зашагал прочь. А Куизль снова погрузился в мир войны, боли и убийств. Он неотрывно смотрел на надпись на стене.

«Ф Ф К Вайденфельд 1637 от Рождества Христова…»

Буквы выстраивались цепочкой в подсознании. В простое предчувствие, в образ из далекого прошлого, из другой жизни.

«Мужской смех, треск объятых пламенем крыш, долгий и жалобный крик. Резко умолкает… Меч, словно коса смерти, покоится в руках Якоба».

Куизль не сомневался: будь у него хоть унция табака, в дыму образ приобрел бы ясные очертания.

Шагая по коридору, стражник мял в руках сложенный лист и ругался себе под нос. Кем вообще вообразил себя этот вшивый палач? Королем Франции? Так с ним не разговаривал еще ни один заключенный. Не говоря уже о тех, что в скором времени отправятся на эшафот. Что, собственно, этот баварец о себе возомнил?

Стражник вспомнил о последней угрозе Куизля. Палач Регенсбурга и вправду отправил его в камеру, чтобы он забрал это чертово письмо. Скорее всего, Тойбер передаст потом бумажку кому-то из близких. Прощальное письмо обреченного на смерть: в расчете на сострадание и, быть может, какое-нибудь угощение от родственников. Такое частенько бывало.

Вот чего палач не знал, так это того, что кое-кто попросил взглянуть на письмо прежде, чем стражник его передаст. За это человек тот пообещал ему несколько звонких монет.

Усмехнувшись, стражник сунул записку в карман и, насвистывая, вышел на площадь. Как и договорились, незнакомец уже ждал его перед сторожкой в Водном переулке. Он все время горбился и, несмотря на жару, поднял ворот плаща, и лица его не было видно. Позже о нем никто и не вспомнит. И даже стражник, который протянул ему письмо и получил взамен мешочек с монетами, не сумел бы потом его описать. Слишком невзрачной была его внешность, слишком размыты движения. Он все держал под контролем, только глаза не останавливались ни на секунду.

Когда он торопливо развернул письмо, глаза эти вспыхнули ненавистью.

Внезапно губы его растянулись в холодной улыбке. Он достал другой лист бумаги и начеркал на нем несколько слов. Настоящее письмо исчезло под его плащом.

– Пускай девка и этот знахарь поломают головы, – прошипел он больше для себя. – Иногда собаке неплохо подбросить лишнюю кость, чтобы было что погрызть. Иначе в голову им лезет одна только дурь. Вот, передашь Тойберу это.

С этими словами он протянул листок стражнику. Снова оказавшись на оживленной площади, караульный испытал такое облегчение, что часть денег решил сразу же пустить на выпивку. До сих пор по спине у него бежали мурашки.

Есть люди, которых во враги даже предполагаемому убийце не пожелаешь.

Регенсбург, полдень 20 августа 1662 года от Рождества Христова

– Есть у вас какие-нибудь предположения, где нам искать вашего amico?

Сильвио Контарини учтиво взял Магдалену за руку. Она на секунду опешила, но не отстранилась, и венецианец повел ее по улицам Регенсбурга. Дочь палача была выше его почти на голову.

– Признаться честно, нет, – ответила она неуверенно. – Может, он просто решил воздухом подышать. Надеюсь, что с ним ничего не случилось.