Высший пилотаж киллера - Николай Басов

Вот так я себя уговаривал, хотя ни минуты не надеялся на это по-настоящему, не надеялся, что расследование может быстро кончиться тем, что завтра около Малина возьмут всю банду, и пришьют срока, и выбьют из кого-нибудь хоть что-нибудь о Веточке.

Но тут из подъезда вышел Жалымник. Он был в темных очках, чтобы скрыть синяки под глазами, и нес коробку от немецкого пива. В коробке что-то было, мне очень захотелось посмотреть, что именно. Я уже было положил руку на дверцу, чтобы выскочить и обшмонать Жалымника, пока он будет греть машину, но он греть ее не стал. Просто сел, швырнул коробку на заднее сиденье и выкатил на проезжую часть перед домом.

Мы вышли на Волоколамское шоссе, потом покрутили по Соколу. И вот тут у меня зародились подозрения, что он меня увидел и решил избавиться. Уж очень он странно задергался, смысл в его передвижениях пропал.

Мы прошлись по Марины Расковой, по Песчаной, вдруг повернули и по Алабяна вновь оказались на Соколе. Теперь сомнения у меня не было.

Теперь он шел очень быстро. Чтобы не потерять его на очередном светофоре, мне пришлось подобраться совсем близко. Ну, думаю, если он ошибется и куда-нибудь вмажется, прижму его и все-таки обшмонаю. Но он всегда выкручивался.

За площадью перед Белорусским он ушел вправо, едва не сцепился с тремя машинами одновременно у Тишинки и спасся, только заехав на бордюр совершенно нелепого и уродливого памятника брежневской поры, кажется, имени Дружбы народов, который по всей Москве даже добропорядочные граждане с первого же дня называли Гогин Член, намекая на его сугубо фаллическую форму и странные буквы, пущенные сбоку, как блатная татуировка.

Потом он что-то попытался сделать на Кольце. Мне удалось не столкнуться с грузовиком, хотя правый бок я ободрал изрядно. На Зубовской он покружил, хитро пройдя через двор дома, примыкающего к Академии Фрунзе, и вернулся назад, а я мысленно поблагодарил его, потому что ловушка для дураков была отменная. Я сам не мог до площади перед Павелецким вокзалом понять, почему он от меня там не оторвался. Наконец на Таганке, выйдя из правого ряда налево, подрезав сразу три ряда машин, он пошел вниз по Радищева, мимо двадцать третьей больницы, в которой я как-то лечился от очереди из самодельного автомата.

К этому времени мне удалось уже заметить, что за нами идет по меньшей мере три гаишные машины – один «ВАЗ», один новенький «мерс» и еще «газон» военной автоинспекции. Они орали невероятно, они пытались что-то выкрикивать мне по громкоговорителям, именуемым в просторечии матюгальниками, они визжали на поворотах, но все-таки отставали, и я бы мог, наверное, уйти от них, если, конечно, они не перегородили впереди движение намертво, или в укромном месте не выставили какой-нибудь «скорпион», или другую такую же прелесть.

Но в любом случае до сих пор я держался молодцом. А вот на выходе перед высоткой я дал маху – чуть отпустил Жалымника вперед. А он, наоборот, поддал и через мост через Яузу перелетел, как в «американских горках» или же в американских фильмах, так что от крыльев искры полетели, когда приземлялся. Потом он очень лихо развернулся и ушел налево, на Большой Устьинский мост через Москву-реку.

А я тоже перепрыгнул через Астаховский мост через Яузу так, что у меня едва невесомость в машине не возникла, попытался повернуть, но тут справа выкатил трамвай.

Вообще-то, трамваям всегда все уступают, потому что, как ни лебези потом, а сцепившись с ним, ты будешь всегда виноват. И может быть, это правильно. Но это у трамвайщиц вырабатывает ложное чувство уверенности, что они превыше всего, а мне попалась, как на грех, самая отпетая из них, она перла, как танк на параде через Красную площадь в прежние времена, и я понял, что лечу, не могу затормозить и врежусь в нее обязательно.

Тогда я повернул каким-то совершенно каскадерским образом влево и с оглушительным скрежетом врезался правым боком в трамвайный вагон. Именно тут, ни секундой раньше, он остановился. И у меня заглох мотор. Потому что расцепиться без помощи трамвая я теперь не мог, а помощь его должна была заключаться в том, чтобы он, в порядке исключения, не останавливался.

Но он остановился, народ в окошки стал с интересом все происходящее рассматривать, девица высунулась в форточку своей кабины и стала что-то очень смачное выкрикивать. Я тоже вылез, нужно же было объяснить ей, чтобы она хоть пару метров еще проехала.

Но объяснить я ничего не успел. Через мост, тоже изрядно подпрыгивая, но все-таки пониже, чем мы с Жалымником, вынеслись три машины нашей дорожной полиции, затормозили удачнее, чем я, а потом все, как в американском боевике, повыскакивали и наставили на меня свои «пушки».

А я смотрел, как через Устьинский мост на очень тихой, прямо лицемерно правильной скорости переползает черная как смоль «Ауди», а мне до нее на этот раз не добраться ни за что в жизни.

Шеф вытаскивал меня из ментуры часа три. Когда мы наконец вышли на свежий морозный воздух и пошли к моей машине, поставленной на служебной стоянке, потому что к тому моменту, когда ее кто-то отвел сюда, в ГИБДД, в моем кармане уже нашли липовое удостоверение о том, что я сам вроде бы гаишник. И хотя никто не сомневался, что я уголовный авторитет, а не нормальный мент, меня-таки обеспечили минимумом комфорта.

В машине было холодно. Я с облегчением включил печку, потом впустил Шефа, потом достал свой «узи», который мне тоже вернули, и аккуратно проверил его. Были случаи, когда менты, поиграв оружием, оставляли его взведенным или даже с «масленком» в стволе. На всякий случай я даже еще раз пересчитал патроны в обойме, но все было нормально, они не обманули. Вернули все, даже мое липовое удостоверение.

Шеф тем временем задумчиво посмотрел, как рассеивается морозный пар от его дыхания на ветровом стекле, и наконец изрек:

– Нужно будет менять тебе «крышу». Пожалуй, перебросим тебя в налоговую полицию.

Я последний раз щелкнул машинкой, сунул ее в кобуру и принялся проверять свою «астру», которую достал из ножной кобуры. Шеф заинтересовался.

– Это что такое?

– Какая-то перепечатка «браунинга» калибра шесть тридцать пять. Мне сказали в оружейке, что клеймо «астра» скорее всего указывает на испанское происхождение.

Шеф взял, пальцами завзятого оружейника осторожно проверил все особенности. Отдал назад, вытер пальцы о салфетку, которую нашел в моем перчаточном ящике – я всегда держал там салфетки, и он знал об этом. Так рекомендовала инструкция, потому что бумажки лучше всего стирают и впитывают не только масло и пороховую копоть, но и отпечатки пальцев.

– А почему ты его таскаешь?

– Легкий, а подбрючную кобуру даже наши менты не проверяют, навыка нет.

Он кивнул.

– Ну так, что у тебя все-таки за проблемы возникли? Чего рады ты гоняешь и светишься на всю Москву, в «Формуле-1» собираешься выступать?

Я рассказал про Жалымника, рассказал, что он выдал сведения об их сборе завтра в Малине.