SPQR. История Древнего Рима - Мэри Бирд

До сих пор, обсуждая этот период, я рассматривала отдельно внутреннюю историю Рима и развитие его завоеваний. Это делает изложение более ясным, но в ущерб оценке влияния политики «дома» на отношения с жителями «зарубежья» и наоборот. К 367 г. до н. э. борьба сословий имела гораздо более существенные по масштабу последствия, чем прекращение политической дискриминации плебеев. К управлению государством отныне допускались не по праву рождения, а по богатству и достижениям. Это как раз и нашло отражение в эпитафии Барбату: хоть и принадлежал он к патрицианскому роду Сципионов, выделены его должности, личные качества и выигранные битвы. Никакие достижения не могли сравниться с ратными победами, которые охотно предъявлялись и громко праздновались. Желание представителей новой элиты выделиться победами в битвах не могло не повлиять на усиление военной активности и развитие военного дела.

С другой стороны, расширение власти над все более отдаленными народами и запросы армии спровоцировали нововведения, которые в корне изменили жизнь в самом Риме. Один из важнейших примеров – чеканка монет. С древних времен в городе существовала стандартная система определения денежной стоимости в зависимости от веса металла. В статьях «Двенадцати таблиц» предлагалось оценивать штрафы в весовых единицах бронзы. Однако чеканки монет как таковой в Риме не было до конца IV в. до н. э. Первые «римские» монеты были изготовлены в южной Италии, возможно, для выплат по военным расходам и строительству дорог.

Если попытаться обобщить, что же превратило относительно простой мир «Двенадцати таблиц» в сложный порядок, характерный для 300 г. до н. э., то из всех факторов, безусловно, выделяются размер территории, охваченной властью и влиянием Рима, и организационные задачи, продиктованные все возрастающим масштабом военных действий. Грубо говоря, программы логистики, необходимые для обеспечения транспортом, вооружением и расходными материалами для подготовки наступления с участием 16 000 римлян (по Ливию) и такого же количества союзников, предполагали развитие такой инфраструктуры, какая и не снилась еще в середине V в. до н. э. Я все время старалась не использовать такие современные термины, как «альянс» и «договор», применительно к римской действительности V в. до н. э. Но к концу следующего века паутина связей Рима со всеми частями полуострова и разнообразные схемы взаимоотношений с разными сообществами Италии сделали употребление этих терминов более уместным. Римская сложность выросла из военной экспансии.

Семейный склеп Сципиона Барбата, может быть, и выглядит теперь архаично, да и любому римлянину, вошедшему в него в I в. до н. э., он мог тоже показаться старомодным с его простоватой отделкой из грубого местного камня и слегка устарелой орфографией надписи – «consol» вместо «consul», например. Но для своего времени Барбат принадлежал к новому поколению, по-новому обозначившему понятие «быть римлянином» и место Рима в мире. Его потомки пошли еще дальше, и в следующей главе мы обращаемся к ним.

Сципион Барбат выстроил свою усыпальницу с размахом, так что в течение последующих 150 лет тридцать его потомков смогли там присоединиться к нему. Род Сципионов дал Риму нескольких видных представителей, равно как и немалое количество неудачников и бездельников. Восемь эпитафий Сципионов сохранились более или менее целиком, некоторые из них посвящены тем, кто не оставил в истории заметного следа, ни в чем не преуспел или умер молодым, а еще женщинам. «Тот, кто был здесь похоронен, не был превзойден в доблести (virtus). Всего двадцати лет от роду он был поручен могиле – в случае если вы спросите, почему никакой должности не поручили ему», – объясняет одна эпитафия середины II в. до н. э. в довольно агрессивной манере. Еще одна надпись вынуждена обратиться к достижениям отца молодого человека: «Его отец разгромил царя Антиоха». Жизнь других усопших давала больше поводов для гордости. Эпитафия сыну Барбата провозглашает: «Он взял войною Корсику, Алерию; а в городе /Он Бурям храм воздвиг, обещанный за помощь».[17] Его флот был почти потоплен бурей, и в благодарность за спасение он воздвиг храм соответствующим богам.

У других членов семейства было больше поводов для гордости. Публий Корнелий Сципион Африканский, правнук Барбата, сумел разгромить Ганнибала в 202 г. до н. э.: он высадился на африканской территории Карфагена и в битве при Заме разбил наголову противника, не без помощи слонов, которые в панике бросились вспять и растоптали своих же воинов. Могила Сципиона Африканского находилась в его имении в южной Италии, для римлян она позже стала местом паломничества. С достаточной уверенностью можно считать, что среди памятников в родовом склепе были надгробия его брата Луция Корнелия Сципиона Азиатского, того, кто «разгромил царя Антиоха» в Сирийской войне в 190 г. до н. э.; его двоюродного брата Гнея Корнелия Сципиона Гиспалла, ставшего консулом в 176 г. до н. э.; его приемного внука Публия Корнелия Сципиона Эмилиана. Усыновленный семьей Сципионов Эмилиан вторгся в Северную Африку и довел до конца дело Сципиона Африканского: в 146 г. до н. э. он разрушил Карфаген и продал в рабство бо́льшую часть оставшегося в живых населения города.

Судя по достижениям этих людей, на рубеже III и II вв. до н. э. Рим вступил в эпоху иной политики и нового уровня экспансии. Знаменитые и не очень, эти граждане оказались среди ключевых игроков в военных кампаниях, давших Римской республике возможность контролировать все Средиземноморье и пространство вокруг него. Их громоздкие, но красноречивые имена довершают картину того нового Рима. Барбат (Barbatus), скорее всего, описывает внешность носителя имени, Эмилиан (Aemilianus) указывает на имя кровного отца, Луция Эмилия Павла; а имена Африкан, Азиатик и Гиспалл (Africanus, Asiaticus, Hispallus) происходят от названий регионов, где очередной Сципион добивался почестей и победы, и отражают новые горизонты римской власти. Имя Scipio Africanus можно перевести как Сципион Укротитель Африки.

Это все о воинах. Но Сципионы думали не только о войне. Любой посетитель семейного склепа, заметив на изящном фасаде надгробия статую римского поэта Квинта Энния в одном ряду со знатными Сципионами (Африканским и Азиатским), мог догадаться, что они участвовали в литературной революции, став спонсорами и покровителями первого поколения римских поэтов. Это не просто совпадение. Возникновение литературы в Риме тесно связано с обширными завоеваниями: «…окрыленною стопой/ К воинам спустилась Муза, к диким Ромула сынам», – как писал Порций Лицин в том же II в. до н. э.[18] Начало империи и начало литературы были двумя сторонами одной медали.

В течение столетий для разных целей римляне создавали письменные тексты – публичные объявления, правила и инструкции, надписывали имя собственника на сосуде и т. д. Постоянно углублявшиеся связи с греческим миром, начиная с середины III в. до н. э., послужили катализатором возникновения и сохранения римской литературы как таковой. Рождалась она сначала в подражании, затем в диалоге, соревновании и соперничестве. Показателен в этом смысле следующий эпизод: когда в 241 г. до н. э. римские солдаты и моряки, наконец, добились победы в первом сражении вне полуострова, на традиционно греческом острове Сицилии, в Риме в это время человек по имени Ливий Андроник приспосабливал на латинский лад по греческому источнику первую римскую трагедию, которая была поставлена на следующий год, в 240 г. до н. э.